— Не ахти как далеко. В райцентр, как говорится. В станицу.
— И издалека?
— Да. Не близкое дело…
— Не с хутора Арлагуля? — все настойчивее допытывался всадник.
— Примерно да.
— Это как же — примерно?
— Постоянного жительства там не имею…
— А где же постоянное?
— А вы, собственно, кто таков? Сперва полагалось бы познакомиться,— назидательно оговорил он всадника.
— Знакомство наше теперь от нас не уйдет,— проговорил с многозначительной усмешкой всадник и тут же спросил: — А арлагульского дурака Епифана Ока-това знаете?
— Отчего ж дурака? Скорее наоборот,
— Ну, нет. Дурак. Сам рехнулся по старости лет — туда ему и дорога. Да ведь он, подлец, и чадо свое в рисковую игру впутать, есть слух, задумал.
— О какой игре речь? Этого я ничего не знаю…
— Неужли? Ну ладно. Не в этом дело. Вы правильно меня осадили. Сперва полагалось бы нам назваться… Я-то, к примеру, насчет вас, может быть, и догадываюсь. А вот вы насчет меня — вряд ли,— развязно протянул всадник, и опять многозначительная усмешка скривила спекшиеся полные его губы, а в темных глазах вспыхнули и погасли не то злые, не то озорные огоньки.
— Помилуйте, я вас впервые вижу. Думаю, и вы меня тоже? — заметил на это спутник.
— Видывать не приходилось. Это правильно. А слышать — слыхивал. Не Татарников? — коротко, в упор, чуть приглушенным голосом спросил всадник.
Едва уловимая тень тревоги скользнула по худому, монгольского склада лицу седока в пролетке, и всадник, заметив это, тотчас отвел от него свои темные, глубоко запавшие глаза.
— Да, Татарников,— твердо выговорил тот в ответ.— Но, позвольте, откуда вы могли узнать меня?
— Слухом земля полнится. Особенно — наша, степная. Знаете про узун-кулак — длинное ухо? Таков уж закон степей — не хранить долго тайны… А меня, значит, не признали? — спросил всадник, скосившись на спутника.
— Я же сказал. Впервые вижу.
Лга. Ну, теперь пора и мне назваться. Я — Боб-рои, Лука Лукич. Старожил тутошний. Станишник. Бывший казак линейного Сибирского войска. Это — по прежнему, так сказать, сословью. А по нынешним временам — зажиточный человек. Мужик себе на уме. Плюс —с достатком,— не поймешь как, в шутку или всерьез, сказал всадник, протягивая спутнику тяжелую, с тупыми, короткими пальцами руку,
— Татарников, Алексей Ильич,— назвал себя полностью спутник, ответив Боброву слабым рукопожатием.
Некоторое время они ехали молча. Мерно покачиваясь в седле, Лука Лукич озирался по сторонам, точно
пытаясь разглядеть в подернутой сиреневым сумраком степи нечто видимое ему одному. Потом он негромко заговорил, будто вслух размышляя сам с собою:
