Григорий покачивал ногой и вертел в руках зажигалку. Он был единственным курящим в собравшейся компании и смотрел на читающего завещание юриста скучающе уверенно. Катя в завещании вспомнила какую-то тетю, осчастливив ее «вазой напольной, ручной работы, девятнадцатого века» и еще своими тремя картинами.
Взрыв эмоций произошел через минуту.
При дальнейшем чтении оказалось, что дача, двухэтажная, с подземным гаражом, с участком и наземными постройками досталась папе. А все остальное — мне. Все: квартира, машина, картины, драгоценности и даже любимая собака — йоркширский терьер.
Моя мама при сообщении юриста замерла, вцепившись в сумочку. Папа поднял брови, отложил газету и опустил глаза.
На Григория было жалко смотреть. Он уронил зажигалку и «отвалил челюсть». Шепотом попросил перечитать последних два абзаца. Юрист, мужчина лет под шестьдесят, неизвестно откуда выкопанный Катериной, бесстрастно перечитал последнюю часть завещания. Там еще был пункт о счетах. Они тоже были завещаны мне.
Юрист привстал из-за тяжелого стола восемнадцатого века и передал мне завещание. Мама его, естественно, перехватила. Правильно сделала — я не могла шевельнуть рукой и тупо рассматривала у своих ног узор ковра, который Катя привезла из Средней Азии и утверждала, что ему сто лет и он ручной работы.
Григорий протянул руку, промямлил: «А как же… мое… юродивая, наркоманка, шлюха…» Папа резко повернулся к нему, и Григорий перестал перечислять оскорбления в адрес покойной Кати. Он только прошипел шепотом слово, и я поняла, какое именно, по реакции собаки. Йоркширка приподняла мордочку, прислушиваясь к своему имени. Катя назвала ее Стервой.
Вот в этот день я перешла от слез просто печали к слезам печали и радости. Девять дней мы отметили втроем — я и родители. Слишком неожиданным было завещание, и видеть никого не хотелось. Не хотелось делиться ни утихающим горем, ни радостью. Я в этот день вообще плохо что-либо соображала, приняла «лишнего» и хотела уехать на дачу, побыть в одиночестве. Мама мои чувства уважала, но в эту ночь рекомендовала остаться в квартире «во избежание материальных недоразумений».
Я люблю маму, но жить с нею тяжело. Она слишком властная. К тому же две проходные комнаты в «хрущевке» тоже не дают ощущения свободы. Я смирилась с нашей старой неуютной квартирой, но к хорошему привыкаешь моментально, поэтому, как только после похорон Кати разъехались друзья и родственники, я почувствовала, что Катина квартира — моя. Моя! Несмотря на то, что здесь погибла любимая тетя.
