— Минька, ты чо телишься? Скорея!
Игра начиналась с деления всех на две команды. Пара за парой подходили к «маткам»:
— Бочка с салом или казак с кинжалом?
Скоро замелькала отполированным деревом длиннорукая лапта, застонал под ее меткими ударами мяч и, описывая пологую дугу над закипающей страстями поляной, исчезал в сине-зеленом просторе.
Сверкали пятки, сверкали зубы, развевались на ветру вихры — игра набирала темп.
— Мазила!
— Бей!
— Шпарь!
— Перехватывай!
— Держи!
— Соли!
Никто не заметил, когда прихромал на поляну солдат Илья. Азартно следил он за мячом, нетерпеливо сжимал отполированный костыль, будто ручку лапты. Не выдержал, скрипнул костылем:
— Дай рразок!
Перекинул костыль в другую руку, пальцы вросли в дерево лапты. А-а-ахнул мяч! Проводил его взглядом солдат, смахнул пот со лба.
— Хошь еще? — восхищенно смотрел на него подавала.
— Играй, — отмахнулся солдат, скрипнул в сторону.
А вечер уже дошагал до поляны длинными тенями. Далеко-далеко на пригорке зашевелились пестрые пятна коровьего стада. И потянулись на поляну из всех переулков деревни старухи с вичками, старики.
А лапта гомонила. Глухо вздыхал мяч, метались по поляне упаренные беготней ребятишки.
Показались из-за леса подводы — возвращались с покоса колхозники. Как услыхали вздохи мяча мужики в выгоревших гимнастерках, повскакивали с телег.
— Степан!
— Ефим! — заголосили им вслед женщины. — Вечер ить! Со скотиной надо управляться!
Отмахнулись в ответ мужики, жадно вливались в игру. Усталости как не бывало. Новой жизнью зажила поляна. Мяч туго врезался в небо, выписывая на нем такие траектории, что можно было всей командой дважды добежать до заветного колышка и назад вернуться.
Постоял-постоял заколебавшийся было самый пожилой из всех бывший солдат дядя Ларивон:
— Эх! У Авдотьи моей капустка хороша! — Не выдержал, сбросил с ног пропыленные сапоги, размотал портянки.
— Гля! Гля! — захохотала, забыв, что рот-то без зубов, старуха. — Разобрало Ларивона! Туда же! Тьфу!
А Ларивон катился по полю на кривых ногах, обтянутых галифе. Вот наступил на тесемку, упал, ругнулся беззлобно — у Авдотьи моей капустка хороша! — дальше покатился, не выпуская из виду мяча.
Уже сняли гимнастерки мужики, уже давно вытеснили мальчишек с основных постов игры. Уже вползало в деревню стадо.
Но все яростнее разгоралась лапта. Словно впервые, только сейчас, добравшись до игры, поняли солдаты, что дома они наконец, дома, на той самой поляне, которую не раз вспоминали вдали от родной деревни, и вспоминали-то не иначе как оглашенную лаптой.
