— То есть, ты хочешь сказать, что даже двадцать или тридцать таких, как ты, и еще столько же фуркотов не могут сразиться с одним силверслитом? — не унималась Логан.
— Слишком большой, слишком сильный, — сказал ей Борн.
— А я думала, этим вашим ядом джакари можно убить кого угодно.
— У силверслита слишком толстая кожа, — объяснил Борн. — Кроме того, яд джакари действует на… — он порылся в памяти, подбирая нужное слово, — на нервную систему.
— Так почему же он тогда не может воздействовать на силверслита? — спросил Кохома. — Ведь есть же у него какие-то уязвимые точки.
— Вот догонит нас, тогда и покажешь их мне, — проворчал Борн. — Кроме того, у силверслита нет нервной системы.
В сознании Логан еще могло уложиться, что какое-то существо может не спать, не отдыхать, но только не это.
— Ну уж, Борн, — сказала она с уверенностью в превосходстве своих знаний, — у каждого животного есть нервная система.
— Разве?
— Животное не может быть без нервной системы, Борн, — продолжала настаивать на своем Логан.
— Неужели?
— Но уж, во всяком случае, должен быть у него какой-то рудиментарный мозг и центральная двигательная система.
— Да что ты?
Логан сдалась.
Кохома не обращал внимания на их разговор. Он по-прежнему размышлял над тем фактом, что этот зверь способен вышибить мозги из тридцати фуркотов. И не удержался от вопроса:
— Послушай, а что во всем этом правда, а что было преувеличено теми, кто выжил из этих двадцати или тридцати? Ведь совершенно естественно, что им захотелось представить неуязвимым того, кто обратил их всех в бегство.
Борн собрался было ответить, но вмешался Руума-Хум.
У фуркотов не было принято встревать в разговор между людьми. Руума-Хум прибег к этому, чтобы поберечь нервную энергию Борна, поскольку она ему еще понадобится.
— Дерево силверслита, — мягко пророкотал он, — это единственная в мире вещь, которой сторонятся акади. А теперь пусть великаны замолчат и следят за дорогой.
Полученной информации хватило, чтобы Логан и Кохома даже не обратили внимание на то, что им распоряжение отдало животное. Еще долго они молча размышляли о том, что услышали.
Борн тем временем вернулся к своей прежней мысли и стал так и эдак обыгрывать ее в голове. Борн пытался отвязаться от этой мысли, но она прочно заняла место в его сознании и стояла на пути всех остальных мыслей, подобно колонне дерева силверслита. На какое-то время ему удалось забыть о ней и он принялся ругать себя за то, что ему не удалось распознать истинную природу дерева. Такое огромное, сухое, манящее убежище. Такое пустое, такое покинутое.
