— Нет, неправильно, — с удивлением услышал я. — Я нашла ее лежащей в постели, словно она безмятежно спала… Ее застрелили, Марид, из старинного пистолета, который убивает маленькими кусочками металла. Он попал прямо в кастовую метку на лбу. Никаких признаков насилия, в комнате ничего не тронуто. Привычная картина — только Деви, у которой снесено пол-лица, и кровь на кровати и стене… Господи, сколько крови! Меня стошнило. Никогда не видела ничего подобного. Старое оружие действует так примитивно и жестоко, так… грубо!
Удивительно слышать это от женщины, располосовавшей на своем веку немало физиономий.
— Уверена, за последние пятьдесят лет не случилось ни одного убийства с помощью пули. — Селима явно ничего не слышала о русском (забыл его имя); неудивительно, ведь в Будайине насильственная смерть обычно не вызывает особой сенсации, такое происходит слишком часто. Трупы здесь рассматривают, в основном, как неприятную помеху. Выводить большие красные пятна с дорогого шелка или кашмирского ковра — довольно-таки утомительное занятие.
— Ты уже позвонила Оккингу? — спросил я.
Селима кивнула:
— Тогда дежурил не он. Приехал сержант Хаджар и допросил меня. Жаль, что так получилось.
Я хорошо понимал ее. Хаджар представлял из себя классический тип легавого; именно такая свинья возникает в моем воображении, когда я думаю об их проклятой породе. Он вышагивает по кварталу, словно в задницу засунут штопор, вынюхивая мелкие происшествия, чтобы подвести их под солидную статью. С особым сладострастием Хаджар доводил арабов, которые пренебрегали своими религиозными обязанностями, то есть людей вроде меня, а такие в большинстве и жили в Будайине.
Я сунул парализатор в сумочку Ясмин. Мой настрой полностью изменился: впервые в жизни я сочувствовал Черной Вдове. Моя подруга положила ей руку на плечо, чтобы как-то ободрить.
— Пойду принесу кофе, — сказал я, взглянув на последнюю из Сестер. — Или ты предпочитаешь чай?
Селима была благодарна за доброту и участие, и просто рада, что оказалась рядом с нами в такой трудный момент.
— Если можно, чай. — Она начала успокаиваться.
Я поставил воду кипятиться.
— Ладно, теперь объясни мне, почему вы трое позавчера живого места на мне не оставили?
— Да простит меня Аллах! — произнесла Селима. Она вынула из сумочки сложенный клочок бумаги и протянула мне. — Обычный почерк Никки, но по всему видно, она страшно спешила.
Послание нацарапали по-английски на обратной стороне конверта.
