Время шло. Обновитель мира, утопая в своем дубовом кресле, не сводил взгляда с трепетного огонька. В застывших руслах бытия мчались потоки мысли, бурлила круговерть сомнений, мерцали искорки надежды. Все, о чем он думал прежде, замерло, словно оледенев, лишенное какой-либо возможности быть измененным. Измученный мыслитель продолжал сидеть неподвижно, не находя в себе силы подняться. Время уходило, бесполезное, несущее смерть.
Где искать начало конфликта Доминиса с папством? Будущий исследователь остановится перед грудой жалоб и приговоров, вынесенных в связи с ежегодной выплатой сплитским архиепископом пятисот дукатов его сопернику-итальянцу. Вполне можно подумать, будто именно это стало главным стержнем в жизни еретика. В самом деле, ведь когда итальянца Андреуччи поставили епископом в Трогире, Марк Антоний решил, что тем самым обязательство потеряло силу. Он и прежде не признавал этот чрезвычайный налог, давно вошедший в обычай и подвергшийся осуждению с начала реформации, потому он и не спешил с уплатой навязанной дани, оттягивал ее как только мог, а с момента назначения Андреуччи и вовсе прекратил выплату. Трогирский епископ получал не меньший доход, а кроме того, подчинялся ему как примасу Далмации. Выплата денег суфрагану наносила еще больший урон и без того ущемленному достоинству архиепископа. Доходов Доминиса едва хватало на то, чтобы содержать вновь открытое училище, чтобы начать перестройку тесного собора и тем самым попытаться поднять свой авторитет. Будучи профессором в Падуанской академии, он достаточно ясно понял, каково живется в этом мире человеку, лишенному постоянного и притом крупного дохода. Теперь диоцез обеспечивал ему независимость и какое-то влияние; иначе его замыслы оставались бы пустыми мечтаниями. В надежде освободиться от позорного, грабительского условия Доминис изобрел собственную правовую систему. Жалобу за жалобой отправлял он в Рим, детально разъясняя свою позицию, оспаривая и опровергая решение папской канцелярии. Но чем убедительнее были его аргументы, тем непреклоннее становились римские учреждения. Он проигрывал тяжбу во всех инстанциях. Курия неумолимо требовала, чтобы он продолжал выплачивать деньги более состоятельному Андреуччи, осведомителю Ватикана в венецианской Далмации, и в конце концов наложила секвестр на имения архиепископа.
– Обоюдное упрямство, – восклицает беспристрастный инквизитор, – к сожалению, столь частая причина споров!.. – Нет, ибо не требует ли объяснения именно это самое упрямство? Что заставляло мудрого дипломата Марка Антония обострять конфликт, ведь иным путем он наверняка добился бы в Риме большего? А что заставляло папу Павла Пятого и выживших из ума кардиналов требовать исполнения абсурдного условия, абсурдного несомненно, поскольку своего любимца они наградили гораздо более богатым диоцезом? Причины лежат глубже, нежели это отражают бумаги. Конфликт начался раньше постыдного декрета папы Климента Восьмого. Иезуиты не могли простить своему талантливому питомцу, что он вышел из их ордена, и непрерывно следили за ним с тех пор, как он добился признания на теологическом факультете в Падуе; консервативной лицемерной курии не по нраву пришлась откровенность и высокая научная репутация далматинца… Оснований для взаимного недоверия находилось достаточно. Удачливый посредник между императором и дожем ожидал в Риме красной кардинальской шляпы, но от него отделались, наградив лишь архиепископской мантией, и отослали к опасной турецкой границе; а чтоб он был тише воды, ниже травы в Сплите, навязали унизительные условия. Не внемля его просьбам и добиваясь покрытия долга с помощью венецианского суда, иерархия таким образом убивала двух зайцев: выплачивала из чужого кармана вознаграждение своему агенту и, что было важнее, лишала средств опасного бунтовщика.
