Ненависть охватила душу прелата, ненависть к гнусному, алчному, наглому Риму, который прислал его сюда. Выбора нет: или на его голову падет вечный позор, подобно всем римским клевретам, или… Это второе разверзлось перед ним как пропасть, дна которой он не видел. Но ведь он хотел избежать немилости папы, хотел честно смотреть людям в глаза, этим несчастным, непокорным и гордым людям.
– Вы избрали меня своим архиепископом, согласно древнему обычаю… – нерешительно начал он. Папа не признает этот обычай, и потому гримаса на лице иезуита была чрезвычайно красноречивой. Но будь что будет! Без их помощи он вовсе окажется в одиночестве на опасной крутизне, и, отвечая безмолвствующему на сей раз патеру Игнацию, он продолжал, пронзаемый сотнями глаз: – И папа прислал мне мантию. Следовательно, я ваш предстоятель, единственный и безусловный.
– А эта оговорка? – Дивьян требовал прямого ответа.
И тут на помощь попавшему в ловушку папскому наместнику вдруг пришел патер Игнаций. Он был суров и краток. Священство, все, без исключения, обязано абсолютным послушанием наместнику престола святого Петра, сидящему в Риме. Слово папы, каким оно было до сих пор, свято и неопровержимо, ибо внушено вдохновением свыше. Всякий, кто возражает ему даже в мыслях своих, совершает грех против церковных канонов и подлежит су Священной канцелярии. Слова иезуита, точно карающий меч, обрушились на недовольных, и символом покорности и повиновения стали безмолвные статуи великомучеников; в наступившей тишине только громко скрипели деревянные балки галереи, наводя на мысль о воздвигаемом эшафоте. Пылкий апологет крестового похода оробело затих, и только бородатый поп дерзко проявлял непослушание:
– Будешь выбивать из нас деньги для курии?
– Не буду!
Сокрушаемый сомнениями папский вассал принял решение. Если он из-за пятисот дукатов утратит сейчас доверие епархии, то кто еще сможет усидеть на этом разоренном перекрестке морских и сухопутных путей? Гордо выпрямившись, озаренный последними лучами зимнего солнца, вдруг прорвавшегося в окна, собрав остатки величия он в свою очередь бросил вызов куда более могущественному властелину:
– Здесь я предстоятель. И я не приемлю никаких условий ценой своей чести!
– Верно, Маркантун, так и надо! – раздалось в ответ несколько изумленных радостных возгласов.
И сдерживаемый восторг мгновенно выплеснулся из толпы наружу, к вратам собора святого Дуйма, становясь все более громким и грозным. Столько было в этом городе иноземных пришельцев, навязанных чужой волей, и вот наконец появился он, свой, здешний человек! Истинный пастырь! Примас всей Далмации и Хорватии! Люди вокруг исступленно вопили, а воспрянувший духом, окруженный облаками ладана архиепископ словно воочию видел перед собой неведомые смердящие фигуры, которые выползали из-под сводов собора и заводили свой безумный танец, яростные и ненасытные порождения преисподней!
