Это лекции, пояснил автор, которые через много лет в Венеции издал его ученик Бартол, поскольку после изобретения телескопа Галилеем повсюду увеличился интерес к оптическим свойствам линз. Ожидалось, что Марк Антоний объяснит открытие пизанца, так писал фра Паоло Сарпи,[13] а он, Доминис, изучая изменения угла зрения после преломления светового луча, ведь и в самом деле много прежде пизанца сумел установить принцип действия зрительной трубы.
– Люциферово наваждение, – бурчал благочестивый кардинал. Никогда прежде исследование тайн природы не казалось ему такой дьявольщиной, как сейчас, в присутствии этой непонятой монахини. От адских козней могли спасти теперь лишь железные вериги и мистерия потусторонней трансценденции.
– Ты был разнузданным учителем в монастыре иезуитов, где посмел покуситься на волшебное чудо небесной радуги. Этим ты положил начало… – взволнованно прервал Скалья объяснения ученого.
– Ты усматриваешь некую ошибку в моих выводах? Я пропускал лучи света через каплю воды, в своем эксперименте я повторил то, что происходит в натуре, когда лучи солнца пронзают капельки дождя. Геометрия преломленных и отраженных лучей создала в точке моего взгляда чудесную дугу.
– Этот твой взгляд… явился поворотом к ереси. Неужели ты не предчувствовал опасности?
– Не без этого! Неведомая печаль окутывала корни моего любопытства.
– Отчего же ты вовремя не отступил?
– Это было сильнее страха. Свет обнаруживал тесную связь между вещами, он и меня самого связывал с природой. У себя в монастыре я разгадывал тайны изображения. В запутанном разнообразии луча света мне виделась Евклидова система. Я мастерил немудреные приборы и повсюду следил за лучами – сквозь щели, сквозь отшлифованные стекла и воду, от свечи у себя на столе до радуга на небе. Эта игра сперва забавляла меня, но постепенно забавы предстали передо мной совсем в ином свете. Безграничная вселенная заговорила в моих опытах, и математические выводы…
– Вселенная или Люцифер, кто знает… Опыты и математика застилали твой взор, дабы ты теми же глазами смотрел и на церковь. И ты видел в ней лишь земную внешнюю оболочку, господи, помилуй, нередко искаженную. От этой своей физики ты пришел к отрицанию таинства евхаристии. Ты не мог своим умом принять чудесное претворение хлеба и вина в плоть и кровь Христову.
– Не спорю, этого я не мог понять. Но как толкует это схоластика на основе метафизики Аристотеля?
– Я обращусь за помощью к Римской коллегии. Пусть тебя просветят ученейшие последователи Фомы Аквинского и Беллармина,
