— Эээ, нет, там нет ничего интересного. для тебя, — замялся художник.
— Как это, ты же знаешь, что я всегда была самая первая твоя поклонница и самая верная оценщица твоих работ!
— Ой, слушай, перестань так заумно говорить! Лучше бы уж материться научилась, а то уши вянут от твоих оборотов, — попытался из последних сил увернуться Коля, но ничего не вышло. Рената ловким движением обошла его сзади и выхватила лист. На лице ее тут же отразилось изумление, смешанное с обидой и негодованием.
— Ах вот как, да? — возмутилась подруга. — Значит, чирикнутых всяких ты рисовать согласен за милую душу, а лучшего друга, то есть меня, ни разу в жизни не нарисовал?
Рыжие кудряшки Ренаты вздрогнули пружинками, натянутыми до предела, готовясь отбросить любую вразумительную Колину мысль. Только ничего вразумительного мальчик не ответил.
Уходя, подруга бросила: «Знаешь ты кто после этого, Пикассо? Ты — предатель!». Картина осталась валяться на полу коридора, выброшенная, словно мусор. «Хорошо, что не изорвала хоть», — только и смог подумать горе-художник.
Грани большой кирпичной коробки — тюрьма. Но она не страшнее одиночества, которое вгрызается в душу, словно большой голодный пес в кость. Так въедалась в каждую клеточку Оксаниного тела безысходность. Тупиковость чувств, эмоций стала основой всего существования девочки. Вроде только хочешь порадоваться, улыбнуться, а натыкаешься внутри себя на тупики, которые не дают выбраться, освободиться. Оксана была пленницей скорее не снаружи, а изнутри. И никто, категорически никто, не собирался спасать ее. Ни одна живая душа. Не было Найды, Валентины Викторовны или хотя бы даже вечно пьяных отца с матерью. Девочка часто про себя повторяла только одно слово: «Никто». Когда ее спрашивали, что это значит, она делала вид, что не говорит вовсе, просто не понимает букв и слов, будто безграмотная. С Оксаной пытались заниматься: приходили специалисты самые-самые, но вся беда состояла в том, что девочка никого к себе не подпускала. В последнее время вообще под кроватью стала прятаться, потому что не совсем уж была дурочкой и понимала, что незнакомые ребята и девчонки за стеклянной дверью смотрят на нее как на зверя в зоопарке. От этого становилось еще обиднее.
Ночами, особенно когда в окошко заглядывала луна, Оксана забиралась с ногами на подоконник и выла. В одну из таких ночей соседки из другой комнаты пошли жаловаться дежурному, а тот, вместо того, чтобы обратиться к воспитателям или медсестре, устроил мероприятие: объявил, что в корпусе теперь живет девочка-волк и все, кто хочет посмотреть на нее, должны что-то отдать взамен. Предусмотрительный дежурный занавесил стекло покрывалом, и когда зрителей набралось достаточно, снял занавеску, открыв обзору Оксану, поглощенную тоской. Она даже не замечала, что на нее все глазеют и обсуждают. А вот дежурному подобное «предпринимательство» понравилось, и с тех пор он регулярно проделывал такие штуки, пока кто-то не нажаловался, и его не посадили в воспитательных целях в изолятор, пусть, мол, посидит один, может тоже завоет.
