Трудно было представить себя опять влюбленным, нежно-заботливым с кем-то, представить, что посмотришь кому-то в глаза — и тебя поглотит радость. Ничего такого с Алексом не случалось так давно, что он почти позабыл подобные чувства и порою терял уверенность, что когда-нибудь возжелает их вновь. Он устал от шумливых деловитых дам, более озабоченных своими заработками и перспективами продвижения по службе, чем обзаведением семьей и детьми. Ему нужна была старомодная женщина, чудо, раритет, самоцвет. А таковых не обнаруживалось. Лишь дорогостоящие лжеувлечения два года кряду. А хотелось истинного, совершенного, безупречного, редкостного алмаза, и настоятельно подступало сомнение, сыщется ли такой. Одно знал он твердо: он не намерен поддаваться чему-либо мельче своей мечты. Кого-то вроде Рэчел ему не надобно. Уж это он тоже понял.
Сейчас опять освободился от мыслей о ней и обводил взглядом окрестность, стоя на лестнице Бейкер-стрит. Ее крутые ступени были выбиты на спуске, соединяющем Бродвей с Вальехо-стрит внизу. Алексу приглянулся пейзаж и прохладный ветерок, так что решил он дальше не ходить и присел на верхней ступеньке. Вольно раскинув длинные свои ноги, Александр улыбнулся городу, с которым породнился. Пусть он никогда больше не женится. Ну и что? У него отлаженная жизнь, прелестный дом, и привлекательная и благополучная юридическая практика. Может, большего незачем и желать. Может, и права нет спрашивать большего.
Взор его запечатлевал пастельные домики у набережной, изукрашенные викторианские жилища, вроде его собственного, важничающий, в греческом духе, круглый Дворец пяти искусств прямо внизу, потом, оглядев его купол, возведенный Мейбеком полвека назад, невольно перевел глаза на крыши под собою, и тут внезапно явилась она. Женщина, сидящая, обхватив свои плечи, на ступенях внизу спуска, словно изваянная там статуя наподобие тех, что стоят на Дворце пяти искусств, только более утонченная, со склоненной головой, профиль ее высвечивал силуэтом фонарь с противолежащей стороны улицы. Алекс отметил за собой, что сидит тихо-тихо, уставясь на нее, словно на скульптуру, изваяние, произведение искусства, кем-то оставленное здесь, восхитительно отображенную в мраморе женскую фигуру, столь искусно сотворенную, что смотрится почти как живая.
Та не пошевельнулась и он не сводил с нее глаз минут пять, затем, распрямившись, она глубоким вздохом вобрала в себя свежий ночной воздух, а выдох был медленный, будто день накануне выпал ей нелегкий. Ее окружало облаком светлое меховое манто, и Алексу стало возможным разглядеть лицо, черты лица, проступающие в окрестной темноте. Что-то было в ней особенное, отчего он и не сводил с нее глаз. Так и сидел, уставив взгляд. Большей странности Алексу не приводилось пережить, и он сидел, не сводя взора с нее, видневшейся в слабом свете уличных фонарей, влекуще притягательной. Кто она? Почему здесь? Ее присутствие проняло его до основания, и он сидел недвижно, желая узнать больше.
