— Это хорошо. Через четыре месяца все будет готово. И тебе только надо принести мне ребенка, если это мальчик.
— Будем на это надеяться, — глухо ответил Фульбер. И он добавил:
— Ты понимаешь, почему я должен отправиться немедленно.
— Лодка стоит там, в затишье. А пароход на Барселону покидает Пальму завтра утром. При таком ветре, как этот, я доберусь до Пальмы в два часа.
— Да, ты прав, отправляйся!
— Но не раньше, чем повидав Берту и Моизэту.
— Пойдем же!
И оба таинственные заговорщика вышли из лаборатории.
В одной из келий монастыря Валдэмоза, в Испании, прислонившись спиной к голой стене, на табуретке сидел, скрестив руки и опустив на грудь голову, человек.
Это был Фульбер. Сначала он был бенедиктинцем, потом иезуитом, а затем — приходским священником в одном из маленьких местечек восточных Пиреней.
Брови его были нахмурены, и время от времени он нетерпеливо ударял ногою о пол, словно в ожидании чего-то, что медлило осуществиться.
Задумчиво он рассуждал:
— Да, разумеется, какого-нибудь новорожденного мальчика найти нетрудно… Мало ли есть бедных или бесчувственных матерей, которые продали бы ребенка за чуточку золотых!.. Но мне нужно, чтобы отец был интеллигентным, благородного происхождения, привычный к крупным деяниям. Мне нужно его с врожденным влечением к богатству, власти и величию!.. И нынешний случай не скоро повторится, если Марта де Блиньер родит дочь!..
Он смолк, подумав, что послышался крик или зов; наклонился к двери; но это была ошибка: ничто не нарушало тишины монастыря. И в этой тишине он снова начал рассуждать.
Если эта женщина не родит мальчика, то пройдут еще целые недели и месяцы, пока я смогу достать новорожденного ребенка мужского пола, который был бы нашей собственностью и был бы нашим орудием покорения мира… Если бы только Марта родила мальчика! О, торжество стоило бы только восемнадцати лет усилий. Восемнадцать лет! Да, я бы ждал этого целый век, если бы только мог прожить до ста пятидесяти лет! Что касается Марты, она будет молчать. Материнский инстинкт, сказала Долорес, развился в ней до страстной нежности к этому ожидаемому и страшному ребенку. Но все-таки она будет молчать и забудет… Поцелуи другого любовника или ласки мужа изгладят у нее прошлое. Залогом ее молчания служит ее честь, положение в обществе, счастье целой жизни.
Он смолк, потом порывисто встал и, бросив жгучий взгляд на дверь кельи, разразился:
— Ах, как это долго! Как это долго! Когда же, наконец, явится этот младенец!
