Единственная проблема, которая выбивала Порфирия из колеи, заключалась в том, что после женитьбы на Лене Антон заметно остыл к своей собственной сыскной работе. Порфирий страдал из-за того, что Антона не интересовало ничего, кроме отношений с Леной. Отравить ее, паскудницу, что ли?! Или кислотой облить?! Так ведь бросит же тогда службу вообще и будет на каталочке по воскресеньям в парке возить. Или впереди на коротком поводке бегать, как собака-поводырь. Тьфу, мерзость, и привидится же такое.
Порфирий заглушил конька-горбунка и шмыгнул в подъезд, где была назначена встреча с Антоном.
К удивлению Мамина, Антон уже был на месте и стоял, прикрывшись газетой «Вечерний город». Порфирий поздоровался и испытующе посмотрел на шефа. Антон будто бы преобразился. В глазах снова появился охотничий блеск, весь его вид выражал живой интерес к жизни.
– Здравствуйте, здравствуйте, дражайший Порфирий Петрович, – голосом самого Порфирия поздоровался Антон. – Что это вы, батенька, опаздываете? Или пунктуальность ваша хваленая атрофировалась в процессе сексуально-демографической революции, или подарок мой вам не люб?!
– Издеваетесь, любезный Антон Януарьевич, шутить изволите. Пунктуальность моя со мной в могилу ляжет, впрочем, как и другие мои добродетели и недостатки. А подарочек ваш люб и дорог. И настроение ваше боевое для меня тоже как подарок, если хотите знать. Вот только редко встречаться стали в последнее время.
– А мы с вами не влюбленная парочка, Порфирий Петрович, чтобы почти день и ночь глаз друг с друга не сводить. Мы Юстас и Алекс. Мы только по нужде большой и малой встречаться должны, чтобы «Центр», чего доброго, не прогневить. Так что давайте лирику в сторону и за дело. А то пока мы тут словесный минет друг другу исполняем, преступность растет и вес набирает. А нам с вами это ни к чему. Итак, вот данные на братьев Одинцовых – Владимира и Виталия. Это те, что в лесу в стрельбе упражнялись. Протопчите информацию со всех сторон. Любая информация, срок три дня. До свидания.
У Потапова были все основания быть довольным самим собой. Новая работа вернула весь его былой интерес к жизни. Вернула самоуважение, причем совесть его, этот барометр нравственности и морали, была спокойна. Теперь не надо было кряхтеть и потеть, стыдливо отводя глаза, когда кто-нибудь из доверенных и сто раз проверенных подчиненных оставлял в столе или под папкой очередной конверт. Он никогда их, этих конвертов, не требовал и каждый раз, открывая, чувствовал себя умной, но непотребной девкой. С годами это чувство не притупилось, не стало привычкой, а приобрело форму тяжелого хронического заболевания, и как исцелиться от него, Валерий Иванович не знал. Он и так защищал бы своих подчиненных, они и так все были для него словно дети, а конвертировать чувства было в его понимании неправильно и порочно. Но конверты приносили, он кряхтел и потел, но… брал. А что было делать?! Кроме показателей, с него тоже требовали оброк для передачи в столицу, на так называемые хозяйственно-оперативные нужды.
