Новый начальник райотдела был молод, лыс, амбициозен.
Представлял его начальник УВД, и было совершенно очевидно, что человек этот из его команды.
Потапову вручили часы с монограммой, большой букет цветов и грамоту от министра. Все.
Будучи опером, Потапов получил два ножевых и одно пулевое ранения. Орден Красной Звезды за Афган от советской власти и орден лично от Коли Боброва, как любовно называли Бабрака Кармаля воины-интернационалисты, шестнадцать с лишним тысяч из которых, согласно официальной статистике, легли в горячие пески этой загадочной, прекрасной, так никем и не покоренной восточной страны.
Дед провел рукой по лицу, как бы отгоняя воспоминания, и сквозь слезы улыбнулся своим, теперь уже бывшим, коллегам. Было в этой улыбке что-то детское, беззащитное. Таким Потапова в жизни никто не видел. Он поблагодарил министра за грамоту, женщин – за цветы, генерала – за часы, подчиненных – за службу.
Полковник наш рожден был хватом,
Слуга царю, отец солдатам.
Да жаль его, в слезах и с матом
Отправлен он в запас, —
невесело исковеркал Лермонтова Костромин.
– Ты бы заткнулся, а то как бы завтра «На смерть поэта» того же автора кто-то в твою честь не прочел, – обдавая галерку крепким, густым перегаром, зловеще выдохнул Кротов.
– Кому там весело?! – строго спросил генерал. – Ты, Николай Валерьевич, присмотрись к убойщикам Дубцова. Распустились последнее время. Дисциплина – ноль. Показатели – самые низкие по управлению, а амбиции – самые высокие.
– Я, товарищ генерал, – встал новый начальник райотдела, – гусаров, драгунов, уланов и прочих там кавалергардов не люблю. Мне голубые шинели больше нравятся. Жандармский ротмистр – он всегда трех штабс-капитанов стоил. Так что дисциплинку наладим. Если, конечно, внутренняя безопасность вопросов иметь не будет.
Вот на такой мажорной роте в гробовой тишине актового зала и закончился первый акт трагикомедии под названием «Новая метла».
– Сегодня, прелестница моя, наша последняя встреча. Завтра придешь с Антоном и сделаешь его нашим союзником. – Кузнецов побледнел и закашлялся.
– Николай Иванович, я прошу вас, давайте все отменим. Я умоляю вас.
– Перестань скулить, дура! Мне секретаря ЦК по идеологии сейчас нужно агитировать за Советскую власть?! Мы все с тобой обсудили, все обговорили. Если он завтра не поможет мне уйти достойно, то через неделю-другую я уйду сам как беспомощный и жалкий инвалид, проклиная себя и весь мир! А так он и мне поможет, и себе. Став, сам того не подозревая, нашим союзником, Антон обретет ту внутреннюю свободу, состояние которой так хорошо известно и тебе, и мне. Я уйду с сознанием того, что дело всей моей жизни не ушло со мной, а осталось. Я оставляю и дочь, и сына. Я ухожу счастливым. Поэтому, если сопли на сахарине высохли, давай о деле. Все ли было, как я сказал?
