Бабка Виктория характер имела стальной, несгибаемый. Она была завучем в школе и в страхе тюремного режима держала весь персонал. Учителя трепетали, заслышав ее шаги, молодые преподавательницы не пользовались косметикой, не носили брюк и украшений — ужас! В таком же страхе она воспитывала и свою дочь Ольгу, мою маму.
Мама была тихим, безвольным человеком и сопротивления бабке никогда не оказывала. Сколько себя помню, мама всегда как-то виновато улыбалась и никогда не спорила с властной Викторией. Она была натурой романтической, работала в библиотеке, прекрасно разбиралась в литературе и меня приучила читать хорошие книжки. Мама бредила девичьей мечтой — увидеть Париж, словно он обещал ей безмерное и бессмертное счастье навсегда, что бы потом в жизни ни случилось. Она постоянно рассказывала мне о Монмартре, Елисейских Полях, импрессионистах и французских писателях…
Мама никогда не давила на меня, моим воспитанием занимались бабка и отец. Мало чего доброго могу вспомнить про Викторию, хотя моя жизнь очень долго была переплетена с ее. Честно признаться, порой мы любили друг друга, а порой ненавидели. Виктория подавляла всякое проявление моей индивидуальности, ей нужны были стандарты, вернее, модель, под которую можно было бы меня подогнать. Скажем, тургеневская девушка, Зоя Космодемьянская или Валя Терешкова. Но в конечном счете она хотела видеть во мне свое воплощение. Таким образом, я росла духовно забитая, нежная и покорная. Мама, как я теперь понимаю, тоже прогибалась под Викторию, но немножко расцвела, когда в ее жизни появился мой отец. Что свело вместе столь разных людей, я не понимаю, но рискну предположить, что в какой-то момент мама устала от вечного гнета Виктории и в лице Григория нашла себе защитника. Сначала они жили отдельно в общежитии, а когда родилась я, мы стали жить все вместе. Вот тут-то и начались схватки на бытовом уровне. Отец не терпел никакого давления на свою персону — ему и на службе генералов хватало. Он ни на йоту не уступал теще, та рвала и метала. Мама пыталась служить амортизатором, это ее и добило. Когда мне было двенадцать лет, она погибла, нелепо и страшно. Произошло это буквально в двух шагах от дома. Виктория в очередной раз сцепилась с отцом на тему моего воспитания — она видела меня художницей, а Григорий хотел, чтобы я изучала языки. Маме нравилось и то и другое, лишь бы были мир и покой в доме, а потому она робко предложила:
