Иван многоопытен, горазд на выдумки в развлечениях. То они вместе сутками гонялись в лесу за кабаном, то ночами тайно пили вино, то Иван распалял воображение юнца рассказами о прелестях своей сестры Кати, которую недавно видел голой в мыленке. «Ты ведаешь, как она тебя любит?» — приглушая голос, спрашивал он.
Самому-то Ивану Катька не нравилась: глаза выпуклые — пуговицы голубые, голос писклявый. Кудряшки она то и дело ожесточенно ворошила пальцами, а на румянец тошно было глядеть — сущая кукла. Они вместе воспитывались в Варшаве, в доме деда, и Катька еще тогда осточертела Ивану. Но стать братом императрицы…
Упиваясь, слушал Петр рассказы фаворита об отрочестве шведского короля Карла XII, любителя охотничьих гонов. О том, как тот в одной рубашке, с саблей наголо, ворвался на коне в зал, где заседали сановники…
Петру пуще всего были по душе пение охотничьего рога, похожий на лязг лай собачьей своры, спущенной с поводков. Вот была бы потеха ворваться с этой сворой в Военную коллегию или даже на заседание тайного совета и наделать там шума!..
А то еще Иван рассказывал, как юный Карл озоровал, ночами вламываясь в дома жителей Стокгольма, бил стекла в окнах, поджигал парики прохожих.
И Петр с Иваном дуровали, напялив маски и потешную одежду, пугали людей на ночных улицах.
Остерман прекрасно видел, что происходит, однако не перечил, не пресекал подобные забавы, а если иногда что-то и запрещал, то не от своего имени, а от имени Меншикова, чтобы вызвать недовольство им, а самому иметь право почтительно и всенижайше доложить светлейшему о принятых мерах. По каплям вливал он в мальчишеское самолюбивое сердце яд неприязни к опекуну.
Будто бы невзначай и словно бы даже радуясь, сообщал, что принцессе Марии теперь выделили из казны на содержание ее двора тридцать тысяч рублей ежегодно, что по распоряжению Меншикова в календарь внесены имена княжеского семейства наравне с особами царской семьи, с означением года рождения.
— Будущую супругу вашего величества рядом с вами упоминать станут в церквах на ектениях, как благочестивую великую княжну Марию Александровну, нареченную невесту императора.
А Петр не хотел и слышать о ней, мечтал о Катеньке Долгорукой, мечтал сбежать из меншиковского дворца. Мысль об убитом отце, пленнице бабке сидела в нем ноющей занозой. Остерман же тихо, доверительно сообщал, что бабку Евдокию Лопухину охраняют в Шлиссельбурге двести человек крепче прежнего, и отрок давал себе молчаливую клятву вызволить ее, старался уклониться от встреч с Меншиковым, неожиданно и резко прерывал аудиенции с ним.
