Вечер писем. Алешка написал и маме, и Леночке Стрельцовой.
Маме он сообщил, что лазил в пасть акуле, пересчитал там все ее зубы («целая тыща») и один зуб («тыща первый») выдернул маме на память. «Привижу к нему виревочку и ты будишь вешать его на шею, когда пойдешь в гости.
А ихтеандер Рыпкин купил себе вилку, чтобы ням-ням человеков…»
Леночку он тоже обрадовал своим подарком.
«Ты, Ленка, не давала мне списывать, а я тебе за это достал красивую ракушку со дна океана. Она называется «дакна». Я достал три дакны, но две от меня убежали. Меня спускали за ракушками, за этими дакнами, на самое дно океана, на десять километров по тросу толщиной десять метров, чтобы он подо мной не оборвался.
А на этой глубине очень темно и сыро. И там живут всякие существа, вроде двуногих рып. Мы их ловим и совершаем открытия…»
Прочитав это письмо, я немного задумался. А не свредничал ли Алешка? Не отомстил ли он Леночке своим подарком за то, что она не давала ему списывать?..
Океан был спокоен. Он сонно дышал длинными плавными волнами и, казалось, хотел доставить нам небольшое удовольствие мерной убаюкивающей качкой. Не зря мы Нептуна одарили бутылкой шампанского и пачкой сигарет.
Океан был спокоен. И безбрежен. Куда ни посмотришь – все одно и то же: синяя вода, синее небо и горячее солнце. Около тридцати градусов зимы. Тропической.
И была тишина. Почти беззвучно работали двигатели «Афалины», вполголоса переговаривались на палубе матросы и профессора с академиками, чуть слышно журчала голубая океанская вода за кормой…
Сплошная «глазурь». Тишь да гладь. Как вечером на даче. Когда солнце уже спряталось за лесом, а майские жуки еще летают. И натыкаются на стволы берез и кусты сирени.
Вот и у нас на горизонте появился майский жук. В виде стремительного длинноносого катера. Этот катер не жужжал, как майский жук, и не натыкался на кусты сирени – он летел как пуля и ревел своей сиреной. И подавал нам какие-то сигналы.
– Наверное, якорь утопили, – сказал веселый матрос, – затормозить нечем.
– Тут якорь не поможет, – возразил Рыбкин. – Глубина – восемь тысяч.
– Километров? – ахнул Алешка. – Как отсюда до Москвы?
– Миллиметров, – усмехнулся веселый матрос.
Алешка шутку не принял. Он вообще после праздника Нептуна стал относиться с подозрением к веселому матросу. И уверял меня, что именно он столкнул в океан Рыбкина. Но, по-моему, Алешка не простил ему коварства: краска на его мордашке все еще не исчезла. Вернее, исчезла частично. И Алешку многие на корабле называли пятнистым оленем. Почему оленем, не знаю. А почему пятнистым, это ясно.
