— Потом… пожалуй, потом. Ты присядь.
Мое имя, конечно же, было ему известно, но он предпочитал «тыкать».
— Я пришел по очень важному делу, — добавил он.
Этот тип действительно волновался, или просто делал вид, и на него это было непохоже. Бывший мент, подпол, ныне коммерсант, всегда холеный, всегда с иголочки одет. Всегда спокоен и уверен в себе. Сейчас он волновался, и это было странным. Странным было и то, что он заявился один.
Я почему-то обрадовался и подумал:
«Может, она бросила его, и он приехал, чтобы сообщить мне об этом, а заодно поплакаться в жилетку? Наверное, потому он и волнуется, не решается сказать, что скоро она будет здесь с вещичками…»
Я совсем повеселел и даже впервые за все это время почувствовал к этому человеку что-то вроде жалости. Да-да, именно так. Пять минут назад мечтал зарезать его, а сейчас готов говорить ему слова утешения.
Он, заметив, что я улыбаюсь, прикрывая ладошкой свои клыки, сказал:
— Новость у меня не очень веселая. Дело в том, что она умерла…
4
Я и улыбаться сразу перестал. Новость была действительно невеселая. Грустная новость. Страшная.
— Как умерла? — спросил я.
— Очень просто, умерла, как умирают все, как умрешь когда-нибудь ты или я. Ее сбил автомобиль, водитель с места происшествия скрылся. Смерть наступила мгновенно…
— Когда это произошло? — потребовал я уточнений.
— Неделю назад. Ее успели похоронить.
— Почему мне никто не сообщил?
Он неопределенно пожал плечами: дескать, а я откуда знаю? Подонок, одним словом.
— Может, это и к лучшему, — произнес он, придавая своему лицу страдальческое выражение. — Ну, то, что ты не присутствовал на похоронах… Она была обезображена до неузнаваемости… Лучше запомни ее такой, какой она была при жизни. То, что от нее осталось, представляло ужасное зрелище, а от лица… не осталось ничего — колесо проехало прямо по голове… Может, этого мне и не стоило говорить, но я хочу, чтобы ты знал правду…
И тут я понял, что этот тип лукавит. Артист из него получился бы никудышный. Показывая всем своим видом, что скорбит, он упорно прятал взгляд, а когда наши глаза все-таки встречались, я замечал в его голубых глазах насмешливое нахальство. Так не скорбят, ясно и дураку. Или, может, он решил, что дурак — я?
Мне подумалось, что, скорее всего, эта история — вымысел, сочиненный специально для меня. Возможно, в его словах и была доля истины, но не было ясно, где он врал, а где говорил правду. Еще не было ясно, кто сочинил всю эту историю: он, она или кто-то еще? Как бы там ни было, фантазией тот человек обделен не был. С такой фантазией смело можно детективчики писать.
