— Алексей Петрович, ты умен и сам небось понял, зачем звала.
— О наследнике речь поведешь, матушка?
Это не официальный прием, потому можно без титулов, не обязательно именовать «Ваше Императорское Величество», можно просто «матушка», хотя Елизавета куда моложе самого Бестужева. Но она позвала не в большой кабинет, а в спальню, хотя и парадную, разговор наедине, значит, особо доверительный, одна Мавра Егоровна вон в углу со свечами возится.
— Поведу. Что с ними делать? Ведь толку никакого, месяц за месяцем — ни наследника, ни серьезности. Бегает с собаками и гоняет лакеев, а она не перечит. Что делать?
Бестужев ловко выхватил из-за обшлага бумагу, протянул императрице:
— Я тут предложения по сему делу подготовил, прочтешь ли на досуге, матушка?
Елизавета Петровна бумагу взяла, но потребовала сказать и словами:
— Говори сейчас.
— Мыслю, молодежь надо от двора удалить хотя бы на время.
— Куда ж их?
— А хоть в Ораниенбаум, там дворец хорош, подновить, что обветшало, и жить в свое удовольствие.
— А ведь дело говоришь! Там есть где порезвиться на просторе, пусть побегает, на воздухе крепче станет.
— И собак можно не в спальне держать, а на псарне…
— Где?!
Хитрый Бестужев словно вскользь сказал, чтобы не выглядело жалобой на князя, но Елизавета Петровна все поняла.
— Где он собак держит?
— В спальне за перегородкой.
— Рядом с женой?
Канцлер только развел руками…
— Теперь понятно, почему они любовью-то не занимаются.
— Да как заниматься, ежели полная постель кукол.
Елизавета схватилась за сердце, рухнула в кресло, Бестужев и Мавра Егоровна засуетились, Мавра сунула под нос нюхательную соль, канцлер замахал все тем же листом с предложениями, чтобы повеяло воздухом.
— Лекаря, матушка?
Та махнула рукой:
— Не надо. Рассказывай уж все, что знаешь.
Бестужев не без ехидства поведал о солдатиках в постели, о стоянии княгини на часах, о занятиях с ружьем, о том, что князь без конца переодевает лакеев в разные мундиры и заставляет заниматься воинскими упражнениями прямо в комнатах, что в качестве развлечения может вылить вино на голову подвернувшегося слуги, даже иностранцам может отпустить непристойные шуточки, грубит придворным и послам, делает непристойные движения, дергаясь всем телом, корчит гримасы…
Елизавета Петровна слушала все это, прикрыв глаза и держа пальцы у висков.
— Да он что, совсем дурак, что ли?
Канцлер только развел руками.
— В Ораниенбаум удалю, а там поумнеет ли?
Бестужев приступил к изложению теперь уже плана по перевоспитанию великого князя.
