Вирхов [известный немецкий патолог, (1821–1902)] на съезде германских антропологов в Вене в 1889 г., а затем в Москве в 1893 г., имел решительно все права, чтобы сказать, что «известная гипотеза [Дарвина] может обсуждаться, но значение она приобретает только тогда, когда за нее приводятся фактические данные. Этого, по крайней мере, по отношению к антропологии, дарвинизму не удалось достигнуть. Тщетно искали тех промежуточных членов, которые должны связать человека с обезьяной. Человеческий организм, в особенности во время зачаточного периода, отличается многими чертами, заимствованными не только у обезьян, но и у других животных; однако значение этих заимствованных черт вовсе не велико: оно не больше значения рунообразных волос, которые существуют у негра, овцы и пуделя, но существование которых не принимается за доказательство того, что негры произошли от пуделя или овцы… Никогда мы не видели, чтобы от обезьяны родился человек или обезьяна от человека».
Почему теория Дарвина, спрашивает Богословский, «не удовлетворяющая самым элементарным требованиям точной методологии и представляющая из себя сплошную клевету на природу, в короткое время захватила умы, возвела автора на пьедестал гения и сделалась символом веры для обширной группы людей?
По свидетельству Грант-Аллена, «сам Дарвин был удивлен быстрым успехом своей книги… Менее чем в шесть недель книга сделалась знаменитой». Мало этого, установилось время (к счастью для человечества безвозвратно миновавшее), когда возражения против теории убоя приравнивались к измене, карались презрением и ставили возражателя в положение Дрейфуса. Нужно было запастись дипломом, прочно осесть на профессорской кафедре и приобрести славу авторитета в какой-либо области, чтобы можно было отважиться заявить, что учение Дарвина непозволительно для школ, как сделал Вирхов, что «это учение самое близорукое, самое низменно-глупое и самое зверское», как заявил ботаник Шимпер, и что то же учение представляет из себя «хаос невероятностей и недоказанных наглых нелепостей», как выразился проф. Гибель.
Но и этим столпам науки немало досталось за отвагу. Вирхов попал в разряд «ограниченных и невежественных противников Дарвина», а о проф. Гибеле говорили: «Какой-нибудь Гибель с ясностью медного лба объясняет нам, что теория Дарвина есть такой же вздор, как столоверчение». Когда Чернышевский под псевдонимом Старого Трансформиста вздумал разоблачить всю философскую малограмотность Дарвина, его статья «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь» подверглась презрительному замалчиванию и только громкая популярность автора спасла его от вторичного пригвождения к столбу, хотя достоинства самой статьи позволили кн. Кропоткину назвать ее «замечательным очерком дарвинизма». Почтенный труд Данилевского вызвал целый поток издевательств со стороны фанатизированных дарвинистов и остался неведомым большой публике, которая, со слов сектантов, стала презрительно относиться к этому труду и пожимала только плечами при имени Данилевского. <…>
