Черноярову, прославленному комбригу, волей и строгостью удается удерживать дисциплину среди бойцов, но в то же время «партизанский вождь», «разбалованный войною и уже не имеющий силы сдерживать свой лютый нрав», совершает самосуд над старым революционером — членом Реввоенсовета, а также становится виновником гибели красного боевого командира.
Требование Реввоенсовета «явиться перед справедливым судом Советской власти» Чернояров отвергает и с горсткой бойцов покидает отступающую армию.
В тифозном жару он с четырьмя оставшимися бойцами попадает в плен к белым, отказывается перейти на их сторону — и погибает на виселице.
Некоторые страницы «Горького похмелья» воспринимаются, как кадры документального фильма.
По выбитой корытом дороге в одиночку и кучками шли, падали. Иные, шатаясь, подымались; иные оставались лежать; иные в горячке уходили в сторону от дороги.
За бугром в затишке присел отдохнуть молодой партизан, да так и замерз. Во рту у него торчал окурок. Ветер играл рыжим, выпущенным из-под кубанки чубом. Ноги замело снегом […]
Брела молодая женщина с грудным ребенком на руках. Слезы размывали грязь на ее раскрасневшихся щеках. Из кармана бекеши торчала бутылка с молоком. Впереди, разбрыливая песок тяжелыми сапогами, шагал муж в малиновых штанах. Лицо его было накалено тифозным жаром, гноящиеся глаза не глядели. Нет-нет да и обернется и заорет: «Рассупонилась, тварь поганая!» И женщина зальется еще пуще. Ребенок уже не плакал, а только сипел […]
В малиновых штанах отошел с дороги немного в сторону, перекрестился и пулей зачеркнул свою жизнь. Жена упала на него, забилась, закричала на крик:
— Феденька!.. Федя… Федя… […]
Никто и нечем не мог ей помочь… Но вот, шатаясь от усталости, подошел молодой боец и молча взял ребенка из рук. Женщина сняла с себя крест, накинула его на шею мужу и, плача с привизгом, поплелась за человеком, который понес ее ребенка.
Среди отступающих и Максим Кужель. На арбе, в которую впряжена «плохонькая лошаденка», больной учитель Григоров, Васька Галаган, недавно сбежавший из госпиталя, и подобранный Максимом на дороге тифозный мальчишка. Кужель и теперь, на краю гибели, сохраняет твердость духа, чувство товарищества, крестьянскую рассудительность.
Максим бодрил лошаденку хворостиной, на то ровно не слышала и, помахивая жиденьким хвостом, еле тащилась, заплетая ногу за ногу. […]
Максим набросил на Григорова свою шинель, а сам спрыгнул и зашагал рядом. Ноги его после тифа опухли и не лезли в ботинки. В пути он раздобыл валенки, но и в валенках было не лучше — то они мокрые, то обмерзнут, как колотушки.
