— Не беспокойся об этом.
— Благодарю тебя. — Он вздохнул и взял ее руку. — Я люблю тебя, дорогая. Пожалуйста, пожалуйста, постарайся это понять.
— Я пытаюсь очень и очень. Больше, чем ты думаешь.
— Я знаю, как это трудно для тебя. Для меня тоже. Но, по крайней мере, не сталкивай лбами меня с тобой, моей матерью и Пилар. Это просто несправедливо. Я обязан их тоже видеть.
— Возможно, и я тоже. — В ее голосе зазвучала такая печаль, что он не знал, что еще сказать. Будь он менее рассудительным человеком, он мог бы решиться позабыть о благоразумии и взять ее с собой, но он не мог этого сделать.
— Дорогая, мне жаль. — Он нежно обнял ее за плечи и притянул поближе к себе, не встречая сопротивления. — Я попытаюсь найти какой-то выход. Хорошо? — Она кивнула, не сказав ничего, но слеза повисла на кончиках ее ресниц, и он почувствовал, что его сердце было готово разорваться на части. — Это всего на несколько дней. Я вернусь обратно в воскресенье вечером, и мы сможем поужинать у Максима перед тем, как отправиться в Афины.
— Когда мы уедем туда?
— В понедельник либо во вторник.
Она снова кивнула. Всю оставшуюся дорогу до аэропорта он сидел, прижав ее к себе.
Дина повернула ключ в двери и, остановившись на миг, прислушалась, нет ли Маргарет в доме. Но в нем было пусто. А у Маргарет к тому же это был свободный день. Неужто? Разве прошли не недели? Не месяцы, не годы? Разве она ушла с Беном не в предыдущий вечер, ушла, чтобы насладиться любовью с ним в первый раз? Неужели прошло только восемнадцать часов с того момента, как она покинула этот дом? Закрывая за собой дверь, она слышала, как бьется сердце. У него в доме было так спокойно, пока она принимала ванну и одевалась. На террасе она смотрела, как возятся друг с другом две маленькие птички; потом она, приводя в порядок постель, послушала одну из его пластинок. Уходя, она вытащила сливу из большой фруктовой корзинки в кухне, и у нее появилось ощущение, что она прожила там много лет, как если бы этот дом был не только его, но и ее. А теперь она снова вернулась к себе домой. В дом Марка, в дом месье и мадам Дьюрас. Она посмотрела на их фотографию в серебряной рамке, которую они сделали во время их первого летнего отдыха на Антибском мысе. Неужели это она? С рюмкой белого вина в руке она стояла совсем беспомощная, в то время как Марк беседовал со своей матерью, на голове которой покоилась громадная соломенная шляпа. Как беспомощно она чувствовала себя снова, глядя на фотографию, как неуютно ей было в этой комнате. Она остановилась у входа в гостиную с шелковыми обоями светло-зеленого цвета и ковром из Обюссона и подумала, что при виде этой комнаты ей уже было холодно. Но это был ее дом. Это было то место, где она жила, именно здесь, а не в маленьком доме на холме, где она только что провела ночь в объятиях незнакомого мужчины. Что же она делала, черт возьми?
