Но к тому времени утрата уже произошла. Дина потеряла дочь. Для дочери Дина была чужой, на ней можно выместить гнев и раздражение. По мнению дочери, она была виновата в том, что они жили не во Франции, что Пилар не могла быть постоянно со своими друзьями, что папа не мог жить в Париже с бабушкой, которая так скучала без него. В конце концов, они победили. Победили снова.
Дина бесшумно спустилась вниз по ступенькам, шурша босыми ногами по персидскому ковру, который Марк привез из Ирана. По привычке заглянула в гостиную. Здесь всегда все было в полном порядке. Нежный зеленый шелк плотно обтягивал кушетку; стулья в стиле Луи XV выстроились подобно солдатам на параде. Гобелен из Обюссона в гамме красок нежной морской волны и цветов светло-малиновых тонов был по-прежнему великолепен. Серебро сверкало, пепельницы были идеально начищены; портреты благополучных предков Марка висели каждый на своем точно отведенном месте; шторы обрамляли прекрасный вид на залив и мост «Золотые Ворота». В этот час еще не было парусников на воде и еще не появилась туманная дымка. Был превосходный июньский день, и она застыла на мгновение, зачарованно глядя на воду. У нее возникло искушение присесть и просто насладиться видом. Но было бы святотатством помять обивку кушетки, прислониться к гобелену, даже дышать в этой комнате. Проще было направиться в свою маленькую обитель, в студию, находящуюся в конце дома, где она рисовала… и куда убегала.
Она прошла мимо столовой, не заглядывая в нее, затем бесшумно вниз по длинному коридору в конец дома. Чтобы попасть в студию, ей надо было спуститься всего на несколько ступенек. Ноги ощущали холод дерева.
Дверь, как всегда, открывалась с трудом. Марк перестал напоминать ей о том, что с этим надо что-то делать. Он пришел к выводу, что ее это устраивало, и он был прав. Да, дверь с трудом открывалась и с грохотом быстро закрывалась, как бы отгораживая ее от всех в этом маленьком ярком пространстве. Студия была ее собственным желанным местом, где царствовали музыка и цветы, заботливо припрятанные от влияния удушающей холодности остального дома. Здесь не было ни изделий из Обюссона, ни серебра, ни поделок в стиле Луи XV. Здесь все было ярким и живым — от красок палитры, холстов на мольберте, мягко-желтых тонов стен до большого уютного белого кресла, которое обнимало ее полностью, как только она погружалась в него. В предыдущее утро она оставила все в страшном беспорядке, но ее это устраивало. Это было счастливое место, где она могла работать. Она раздвинула занавеси с изображенными на них цветами и, раскрыв балконные двери в виде французских окон, вышла на маленькую террасу, чувствуя под ногами ледяной холод ярких плиток пола.
