— Ты нашел свою Юлечку? — огорошил меня вопросом Тортилла.
Поперхнувшись пивом от такого выпада, я закашлялся, а Геннадий Иваныч услужливо стал бить меня по спине, очевидно, желая вытрясти на сей раз мою душу. Я пригнулся ниже к столу, и рука Резвого проехала мимо моей спины, а он изо всей силы шлепнул ладонью по столику, пивная лужа от удара потекла на землю, и только после этого агент успокоился. Уселся на шаткий стул, шумно поерзал, устраивая удобнее свой костыль, и веско произнес:
— Я знаю, где твоя Юля.
Мой кашель разнесся по всей улице Фурштадтской, мне даже почудилось, что эхо отнесло его на улицу Чехова.
— Г-г-де? Где же она? — Мой кашель неожиданно прекратился, и я встал, держась обеими руками за пластмассовый шаткий столик.
Старики замерли, со страхом глядя на стаканы с пивом; кажется, они до смерти перепугались, что я опрокину их и им придется еще раз опустошать авось-чу, лежавшую под столиком прямо на земле.
— Она живет на Кирочной, на съемной хате. Я видел ее недавно на Мальцевском рынке.
Резвый с опаской отстранил меня от столика, расцепив мои пальцы. Вербный выдохнул воздух и заметно повеселел.
— Дайте адрес! — потребовал я, усаживаясь на колченогий стул и припадая к стакану с «Адмиралтейским».
— Завтра принесу Сергею Петровичу сообщенки, и ты все узнаешь, — заважничал Резвый.
Завтра может быть поздно, мы все становимся другими; проживая на этом свете даже доли секунды, мы меняемся каждое мгновение. В университете нам какой-то хмырь по психологии вдалбливал свои ценные мысли о перевоплощениях: дескать, человек состоит из материи, а материя имеет свойство меняться.
А вдруг хмырь прав? Вдруг завтра мне не захочется увидеть Юлю? Я изменюсь, как кусок вечно меняющейся материи.
— Сейчас давайте! — Задвигавшись на колченогом стуле, я снова попытался добраться до края стола. — Дорога ложка к обеду.
— Ген, дай ему адрес. У него любовь-морковь.
Вербный осторожно прикрыл стаканы рукой, чтобы драгоценная влага не расплескалась.
— Откуда вы знаете? — пробурчал я, краснея, как вареный рак.
— В больнице понял. Ты же ничего путного не рассказал, все скрыл, сказал, что ничего не помнишь, а это уже любовь. — Тортилла ударился в философию. — Я же знаю, какой адрес ты проверял.
Я попытался вспомнить, что нам читали на лекциях преподаватели-философы, но ничего умного так в голову и не пришло.
Резвый покопался в своих карманах и выудил откуда-то потрепанную рваную бумаженцию, исписанную мелким почерком.
