Родни почувствовал, как его бросило в жар.
— Я только хочу сказать, что если мы собираемся использовать тяжелую артиллерию против правительства, то, может, было бы неплохо сначала подыскать цели более значительные, чем трахание на стороне членов парламента. Газеты уже не первый год занимаются этой темой, и что это нам дало? Эти болваны по-прежнему у власти.
— Осмелюсь заметить, наши читатели ценят, что мы идем навстречу их интересам. Какие, ты говоришь, были у нас последние тиражи? — Это был обычный тактический ход Лаксфорда. Он никогда не задавал подобные вопросы, если не знал на них ответа. И как бы подчеркивая сказанное, он опять переключил внимание на зажатое в руке письмо.
— Я не говорю, что мы должны смотреть сквозь пальцы на происходящее вокруг внебрачное трахание. Я понимаю, это наш хлеб насущный. Но если мы просто раскрутим эту историю, как будто это правительство… — Родни понял, что Лаксфорд его вовсе не слушает, а вместо этого, нахмурившись, смотрит на письмо в руке. Он снова потрепал себя за бакенбарды, но на этот раз как сам жест, так и сопровождающая его задумчивость не были наигранными. Родни был в этом уверен. В его душе встрепенулась надежда. Предусмотрительно не дав ей проявиться в голосе, он произнес:
— Что-нибудь случилось, Дэн?
Пальцы, державшие письмо, скомкали его в кулаке.
— Чушь, — ответил Лаксфорд.
Он выбросил письмо в мусор вместе с другими, затем потянулся за следующим и разрезал конверт.
— Что за бред собачий! — воскликнул он. — Глас безмозглой толпы! — Он прочел следующее письмо и после этого сказал Родни: — Вот в чем мы различны. Ты, Род, по-видимому, считаешь, что наши читатели поддаются воспитанию. В то время как я вижу их такими, какие они есть. Наш народ — великий грязнуля и великий невежда. Ему нужно совать в рот его мнение чайной ложечкой, как теплую овсянку, — Лаксфорд оттолкнул свое кресло от стола для совещаний. — Есть еще что-нибудь на сегодня? Потому что, если нет, мне еще нужно сделать дюжину телефонных звонков и торопиться домой, к семье.
«Есть, разумеется — твой пост, — опять подумал Родни, — который по праву должен был достаться мне за двадцать два года преданного служения этой несчастной газетенке». Но произнес он совсем другое:
— Нет, Дэн, больше ничего. Пока ничего.
Он швырнул обертку от своего батончика в мусорную корзинку с выброшенными редакторскими письмами и направился к двери.
— Род, — окликнул его Лаксфорд, когда он уже распахнул дверь. И когда Родни обернулся, сказал: — У тебя шоколад на подбородке.
