— Это одно и то же, — ответил Стоун.
Лаксфорд, по-видимому, потерял терпение.
— У меня было десять лет, чтобы уничтожить вашу жену, — сказал он, стукнув кулаком по столу. — Десять проклятых лет, в течение которых я бы мог шлепнуть ее физиономию на первых страницах двух газет и тем самым стереть ее в порошок. Но я не сделал этого. Вам не приходило в голову, почему?
— Время не подошло.
— Слушайте, что я вам скажу! Вы утверждаете, что знаете, кто я. Хорошо, будем считать, что вы знаете. Я человек, которому не знакомы угрызения совести. И мне не нужно ждать, когда подойдет время. Если бы я хотел опубликовать историю моих отношений с Ивелин, я бы сделал это без лишних колебаний. Я не испытываю уважения к ней. Ее политическая деятельность вызывает у меня отвращение. Я знаю, кто она такая на самом деле, и, можете не сомневаться, я бы с радостью показал это всем. Но я этого не сделал. У меня возникало время от времени такое желание, но я этого не сделал. Так пораскиньте мозгами, спросите себя, почему.
— Зачем вам было позорить себя, если можно было этого избежать?
— Тут дело не во мне.
— Неужели? В ком же?
— О, Господи. В моей дочери. Потому что она — моя дочь, — Лаксфорд помолчал, как бы выжидая, пока сказанное дойдет до сознания Стоуна. За эти несколько мгновений, пока Лаксфорд не заговорил снова, Сент-Джеймс заметил в Стоуне едва заметное изменение, немного опустились плечи, а пальцы сжимались так, будто он хочет схватить ими что-то ускользающее от него. — Если бы я нацелил свой удар против Ивелин, — сказал Лаксфорд более спокойным тоном, я бы в конечном счете попал в Шарлотту. Зачем мне подставлять под удар собственного ребенка? Зная, что она моя дочь. Я живу в мире, созданном мной самим, мистер Стоун. И, можете мне поверить, я отлично знаю, как публичное разоблачение Ивелин, отрикошетив от нее, ударило бы по девочке.
— Ив говорила то же самое, — сказал Стоун. Голос его звучал бесцветно. — Она и шага не сделает как раз потому, что хочет защитить Шарли.
По виду Лаксфорда можно было предположить, что он собирается оспорить этот пункт. Но вместо этого он сказал:
— Значит, вы должны убедить ее сделать этот шаг. Сделать хоть какой-то шаг. Это единственный выход.
Стоун опустил кулаки на крышку рабочего стола. Он передвигал их вперед и назад, наблюдая за этим движением.
— Я молю Бога, чтобы он подсказал мне, что делать, — бормотал он сам себе, не отводя глаз от своих рук.
Остальные промолчали. Откуда-то с улицы донеслись детские восклицания: «Ты, врун! Как тебе не стыдно! Сказал, что не будешь, а сам начал. Я про тебя все скажу, вот увидишь!»
