При Ицике я всегда чувствую себя неловко, он меня как-то стесняет. Еще когда Ара учился и приезжал на каникулы, Ицик, бывало, заходил к нам домой. Но, насколько я помню, Ара не дружил с ним, хотя мой отец уважал Ицика, считал его примерным мальчиком.
Ицик учился тогда в городском училище и носил черный костюмчик с блестящими пуговицами. Подпоясанный широким поясом с медной пряжкой, он степенно шагал по улицам с книгой под мышкой. По субботам он ходил с отцом в синагогу ремесленников. Наш отец обычно упрашивал Ару сделать ему одолжение и идти в синагогу так же степенно, как Ицик.
Я стою в больничном садике, и Ицик беспрерывно повторяет:
— Скандал! Нехорошо! Совсем не знал, товарищ Каминер, что ты партийный.
Оказывается, фамилия Бечека — Каминер! А я никогда и не думал, что у Бечека есть фамилия!
— Ладно, все это глупости, — отвечает ему Бечек, и глаза его посмеиваются сквозь марлю.
— Нам вот как нужны люди! — говорит опять Ицик. — От интеллигенции и буржуазии ничего не добьешься. — И лицо Ицика становится сильно озабоченным.
Ицик сидит против Бечека, обхватив обеими руками колено. Из-под рубашки угловато выпирает костлявое тело. Голова у него торчком, черные с отливом волосы стоят дыбом, глаза на худощавом лице бегают, точно ищут чего-то, нос изогнут крючком, и кончик его почти достает верхнюю губу.
Голда все время ссорится с ним: она защищает от него и учеников и учителей. А сам он говорит, что к нему относятся здесь недоброжелательно. «Мелкая буржуазия» готова его съесть, и обо всем этом он напишет куда следует.
Мне и Зяме, «рабочим парням», он строго по секрету сообщает: «ваша» Голда о рабочих вовсе и не думает.
Однако при Голде он говорит совсем иное и рекомендует всем брать с нее пример.
— Так что там слышно у интеллигентиков? — спрашивает он меня. — Как готовятся к демонстрации?
— Ицик! — отвечаю я ему, а сам гляжу на Бечека. — Завтра я выступаю с речью.
— Вот как? С речыо?
— С речью. И я ее знаю наизусть. — Я встаю и, кашлянув, выставляю ногу. — Товарищи члены профсоюза и кустари!.. — кричу я и выкидываю руку вперед.
Бечек умоляет меня не кричать, так как здесь больница, а больным необходим покой.
Тогда я присаживаюсь на корточки и говорю почти шепотом. Я еще только в начале своей речи, а Ицик уже заявляет, что с него хватит и того, что он услышит меня завтра.
Поднявшись с земли, оскорбленный, я кидаюсь из больничного сада вон. Бечек что-то кричит мне вслед, но я не возвращаюсь.
