— Помню. Я тоже его очень любила. — Я вдруг почти ощутила на языке вкус «Орловского». — А еще был такой круглый — «Столовый». Круглый, правда, и сейчас есть, только вкус у него совершенно другой.
— И от «Бородинского» нынче одно название, — скорбно проговорил Туров.
Я усмехнулась:
— Никита, можно подумать, мы с вами сидим не в одном из лучших ресторанов Москвы, а в голодающей губернии. Кто бы со стороны послушал.
— Зато единение налицо, — иронично откликнулся он. — Видите, я всего лишь два сорта хлеба упомянул, а какая у вас эмоциональная реакция! А будь вы на пятнадцать лет моложе или из другого города, сейчас в лучшем случае вежливо мне поддакивали бы. Знаете, даже у мороженого в разных городах был разный вкус. Например, эскимо за одиннадцать копеек в Москве это совсем не то, что эскимо за одиннадцать копеек в Ялте.
— И сама Ялта теперь, между прочим, уже заграница, — добавила я.
— Никак не могу привыкнуть. Меня все детство туда возили. До сих пор воспринимаю ее как родной город.
— И Ялту, и вообще Крым. — Я вполне разделяла его ностальгию.
— Вас тоже туда возили? — Он просиял.
— Всего один раз. Но, наверное, именно потому так ярко запомнилось.
— А куда именно?
— Куда-то под Ялту. Зрительных и эмоциональных впечатлений полно, а вот название поселка забыла. И спросить теперь не у кого.
— Моих родителей тоже уже нет. — Помолчав, он с задумчивым видом продолжал:
— Представляете, папа мой умер в сорок семь лет. Моложе чем я сейчас! А мне он казался солидным, пожилым человеком. Совершенно себя таким не ощущаю.
— Ой, у меня то же самое. Мама была такая строгая, я всегда ее побаивалась. Мне даже в голову бы никогда не пришло с ней на равных общаться: непреодолимая возрастная дистанция. Чтобы я могла с ней поговорить, как сейчас Сашка со мной! Да никогда! А уж выговаривать ей, как Мавра мне, — даже в голову не пришло бы. Это было просто невозможно.
— Похожее ощущение, — покивал Никита. — Дома отец и мать были полными хозяевами. Мои суждения и взгляды на мир их вообще не интересовали и в расчет не принимались.
— Полная диктатура, — хмыкнула я.
— Именно, — подтвердил он. — Любящая, но диктатура. Видите, и тут мы друг друга понимаем.
— Как странно, — поневоле вырвалось у меня. — Действительно у нас много общего.
Он посмотрел мне в глаза.
— Ничего странного. «Встретились два одиночества».
Я вспыхнула. Что еще за намеки? Он, как ни в чем не бывало, задумчиво продолжал:
— В этом городе почти каждый по-своему одинок. И очень трудно встретить человека, с которым говоришь на одном языке. Ой! — скорчил он извиняющуюся гримасу. — Что-то меня на лирику потянуло. Обещал вам настроение поднимать, а сам…
