А еще ж у них у многих были свои рабы, да-с. И как-то не получается одновременно конституция и севрюжина с хреном, и на свободу рабов отпустить, и свое благосостояние сохранить. Да и их благосостояние тоже.
В общем, они выдумали себе копинг-технику… да-да-да! Именно! Они сочинили концепт русского народа как коллективного Христа, народа-мученика, искупающего грехи «безбожной бездуховной Европы».
Тут-то Тютчев и выблевал свое знаменитое:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Вот это самое распространенное мнение русских о себе. Россия богоподобна, точка. Ее пути, как и Господни, неисповедимы, но она страдает всем во искупление.
Тут встает вопрос — если русский народ Коллективный Христос, то кто же, ять, коллективный Пилат? Ответ, казалось бы, очевиден — элита, верхушка, царь и нобилитет, но для славянофилов, тогдашних русских националистов, царь был священной коровой. Поэтому они винили во всем… Бинго! Бездуховный запад, ради гонки с которым бедняжки-цари вынуждены были построить государство-машину по немецкому же образцу. Ну и евреев еще, куда ж без этого.
А теперь печальное резюме. Нет никакой загадки в загадочной русской душе. Есть нарциссические «качели» между подсознательно переживаемым ничтожеством и грандиозными претензиями. Токсический стыд за соучастие в угнетении и попытка вытеснить его в подсознание, раздувая мессианские фантазии.
И да. Эта нарциссическая диссоциация между грандиозностью ложного «я» и переживаемой ничтожностью реального характерна для большинства обществ раннего модерна. Не только в России интеллигенция пыталась раздувать национальное эго, чтобы закрыть зияющее осознание своего отставания от Запада — то же было в Турции, Польше, Китае, Японии и где только не. Почему? Потому что национальные элиты первыми впадали в нарциссический соблазн. Им же нужно было как-то объяснять себе тот неловкий факт, что женщины на фабриках умирают от 16-часовой работы в то время как они развлекаются европейскими нарядами, блюдами и танцами. Кто первый в ограблении своего народа — то и больше нуждается в грандиозном нарциссическом оправдании.
С нациями это работает так же, как и с личностями. Имеется жалкое положение народа и переживаемый народом стыд. Имеется способ выбраться из этого жалкого положения — трудоемкий, длинный и болезненный (особенно для национальной элиты, рискующей утратить свои привилегии при смене социальной формации). Имеются соседние народы, которые живут лучше. И невероятный соблазн сказать: да, может, они и живут лучше — но мы сами по себе лучше! Мы живем хуже — потому что, в отличие от них, не заботимся только о своем корыте, мы духовные, жертвенные, честные и скромные, и преданные заветам отцов. Мы счастливы в нашей бедности. Стяжать богатство мы могли бы легко, но мы не хотим, богатство нас испортит. Бедность делает нас гордыми и стойкими.
