Он обнял Игоря за ноги и начал целовать ему брюки.
— Игоречек, Лерочка, Арсик, — залившись слезой, бормотал он, — не уходите. У меня больше никого нет. Не бросайте меня. Я же старый, я никому не нужен. Игорек, — плакал он, — найди мне девочку, ты же можешь. Или, х…й с тобой, давай мальчика, все равно, только Игорек, найди, а? Ну, пожалуйста…
— Толь, пусти меня, — равнодушно сказал Игорь.
Я подумал, что и вправду пора. В скором времени должна была вернуться с работы жена, а мне, представь, сколь я был безумен, мне думалось, что надо торопиться, чтобы до ее прихода успеть — у меня слова подходящего нет — или уж не знаю что с Робертиной. Что бы я ни услышал о ней, мной владело — опять не знаю — чувство, инстинкт, жажда, похоть — все равно, лишь бы с ней.
— Ладно, пойдемте, — сказал я, тоже вставая.
В разговорах — бессвязных, разумеется, — мы пошли к метро. Арканов шел с Толиком, который норовил вывалиться с тротуара на проезжую часть, я вел Робертину, так же имевшую проблемы с пространством. Двигались мы медленно. То Кабакову было необходимо выпить на бульваре пива, чтобы догнаться, то Робертина, роняя сигареты, пыталась закурить. То и дело она останавливалась и спрашивала:
— Котярка, ты на меня не обижаешься?
А когда я тянул ее за собой — «Идем, идем!» — она упиралась:
— Котяра, ты на меня обиделся.
Я подходил к ней вплотную: «Ну, пойдем же, пойдем скорей», — и она повисала на мне всем телом, по лицу ее распространялась разжиженная улыбка, и она в пьяном восторге просила меня:
— Кыс-кыс. Ну-ка, мяукни. Как котяра мяукает, когда сердится? Ну-ка?
Или запускала пятерню в мои скудеющие локоны со словами:
— Какая у моего котяры шуба густая, а? Котяра мой какой… усерийский…
В метро, кое-как протолкнув компанию в турникет, я в ужасе взглянул на часы. Времени было в обрез: довезти Робертину до вокзала и закинуть в электричку, иначе она не успевала к автобусу до поселка. Не тут-то было. Безответственный Игорь поехал на площадь Ногина, нимало не интересуясь нашей дальнейшей судьбой, Кабаков, осовело поводя взорами, втиснулся в вагон, и я вежливо помахал ему вслед. У Робертины подкашивались ноги, она то и дело пыталась присесть на пол, вызывая подозрение милиции.
— Ну же, поехали, поехали, — торопил я ее.
— Куда? — спросила Робертина.
— На Курский, ты опоздаешь на электричку. Домой, домой.
— Котяра, я не доеду. Ты меня что, бросишь?
— Доедешь… Пойдем, ну же…
— Мне все ясно, — сказала Робертина, садясь на пол, — ты меня разлюбил.
