— Не брошу.
— Клянись богом, — сказала Робертина торжественно.
— Ну нет, — улыбнулся я, — Богом я клясться не буду. Ты мне или веришь, или нет.
— Богом клянись, я тебе говорю, — настаивала Робертина, — кто у нас сейчас бог, Исус Христос?
Если бы я не знал, что у Робертины нет чувства юмора, я бы расхохотался. Но я только лишь сдержанно сказал:
— Да, Иисус Христос. Вот уже тысячу девятьсот девяносто пятый год.
Робертина задумалась. Потом посмотрела прямо в глаза и любознательно осведомилась:
— А что же старый бог? Умер?
Обрати внимание, простая девушка из русской глубинки самостоятельно дошла до ницшеанской идеи. Я таки поцеловал ее.
— Ну, рассказывай, что там у тебя.
— У меня врожденный порок сердца. Я скоро умру, — сказала Робертина и заплакала.
Когда я пытаюсь вспомнить себя в этой ситуации, когда я пытаюсь представить, какое у меня тогда было лицо, я почему-то представляю Тебя. Знаешь, в момент перехода из состояния детского простодушия в отрешенную замкнутость. Тебе же органически присущи оба эти состояния, это все Твоя «тройная Эльза». Когда Тебя обидят в негаданный момент, у Тебя брови ползут вверх, глаза широко раскрываются, губы пухнут, а потом лицо застывает, становится каким-то жестким, мужским, резко очерченным.
Я так люблю, когда Ты улыбаешься.
Прости за эту ретардацию, но Ты ведь плохо знаешь, как живет Твое лицо. Я подумал, что Тебе, может быть, это интересно.
А помнишь, как девятого декабря, в понедельник, Тебя укусила собака?
Робертина плакала и что-то бессвязное лепетала сквозь слезы, а я прижался ухом к ее груди и слушал, как бьется сердце. «Дух-дух, — билось сердце, и тихо, — тух-тух». Потом опять: «Дух-дух-дух», и один раз — «тух». Это был явный признак нездоровья. Вот еще побьется оно день-два, чередуя «дух-дух» и «тух-тух», а потом еще день на одном «тух», а потом и вовсе остановится. Моя возлюбленная потянулась за сигаретой и я, скованный ужасом, даже не смел этого остановить. Лишь на третьей затяжке я выдавил из себя:
— Но ведь тебе нельзя курить…
— Х…йня, — сказала она, оттирая слезы, — все равно помирать!..
Как безошибочно угадывала она, чем можно привязать меня! Откуда в этом существе, лишенном разума, было столько лукавой хитрости? В течение ближайших недель она бомбила меня диагнозами. Как только я свыкся с мыслью, что у нее порок мейтрального клапана, вскрылась эпилепсия. Я вновь должен был клясться Спасением, что не брошу ее.
— Представляешь, — рыдала болящая, — еду я к тебе, а тут со мной припадок. И я — бац! — прям под электричку. Ты будешь плакать?
