Война отняла у нее Максима. Всех четверых в один день проводила: Максима и троих сыновей. А похоронные приходили чередой. Четыре конверта, четыре раны в сердце. Первая черная весть — о Максиме. Младший сын Алеша погиб под Минском. А две могилы — на германской земле.
Сникла от горя Ульяна. Постарела, замкнулась, все ей сделалось немило. Дочка единственная Варя без призору росла, без ласки. Пока шла война — еще держалась Ульяна, работала в колхозе, вроде долг перед Максимом и перед сыновьями чувствовала: растила хлеб для армии. А как окончилась война, и стали возвращаться уцелевшие мужики, всколыхнулось Ульянино горе с новой силой, места она себе не находила. А тут еще в председатели пьяница пробрался, дружков себе таких же подобрал, принялись они колхоз по зернышку растаскивать. Перессорилась Ульяна с председателем, заколотила избу, забрала дочку и уехала в город.
Иногда Ульяна, глядя в вечерний полумрак, сама себе улыбалась: вспоминала радостное. Как мчал их с Василием морозной ночью до станции лихой рысак. Как целовал ее Василий, когда родила первенца-сына. Как потом, много лет спустя, уже с Максимом новую избу ставили. Много чего хорошего было, только все прошло да пеплом подернулось, как прогоревшие угли в костре.
— Теперь вот, на старости, бригадирство доверили. Прежними радостями человеку не утешиться ни в молодые годы, ни в преклонные. Пока жив — все вперед хочется: руки дела просят, а сердце надежду носит.
Иногда кто-нибудь из бригады оставался ночевать с Ульяной. Чаще всех оставалась Маша — она кончила школу и теперь работала в бригаде в полную силу.
Ульяна любила разговаривать с Машей: очень уж хорошо Маша умела слушать. Глядит на Ульяну своими серьезными серыми глазами и словечко боится пропустить.
— Растение — оно ведь живое, — неторопливо говорит Ульяна, сидя с Машей возле костра, над которым кипит в котелке каша. — А все живое ласку любит. Которые не понимают — думают: кину в землю зерно, и хватит с меня заботы, осенью приду — готовую морковку выдерну. А у зернышка, Маша, своя тайна, свое колдовство, и расколдовать его не каждому дадено…
Однажды сидели так Ульяна с Машей возле шалаша, каши уже поели, и огонь прогорел — хворосту не подкладывали, как вдруг в ночном мраке послышались шаги. И через минуту подошел к костру Федор Приставкин.
— Здравствуйте вам, — сказал.
— Здравствуй. Садись, гость нежданный. Кашу-то вот съели мы. Разве огурчика сорвать?
— Сорви, — согласился Федор, а сам достал из кармана поллитровку.
