Как Неле не хотелось верить рассуждениям дяди, актриса избавила ее от уюта, который они вместе создавали. Неля никак не могла взять в толк, почему Нина решила «захватить все то, что ей уже не принадлежало». Ведь ее долг актрисе был совсем незначительным. Неужели в порыве злости не захотела понять, что обворовывает не взрослого мужчину, а несовершеннолетнюю девчонку-сироту. Как оказалось, за день до происшествия, дядя навещал Нину и поставил ей условие – или она выходит за него замуж, или пусть снимает комнату в другом месте. В своем, не контролируемом, порыве актриса увезла не только вещи Нели и все то, что связывало с детством Нели, с домашним очагом, но и бабушкину пасхальную посуду, к которой при жизни старой женщины они никогда не притрагивались в обычные дни.
Именно тогда Женщина почувствовала первое разочарование в людях и опустошенность. Тогда в ее жизнь, разграниченную узкой полосой между двумя смертями, ворвался страх. Будто лучом света, озарилась в памяти маленькая вытянутая комната с тусклыми окнами, белыми больничными стенами, которые, казалось, надвигались на нее. Она невольно увидела железную кровать с шишечками и умирающую от рака бабушку, а через мгновение ее взор уже выхватывал из памяти ту же кровать и мечущуюся на ней в агонии маму.
Между уходом бабушки, мамы, появлением актрисы и ее исчезновением пролег промежуток в полтора года, после чего Неля осталась одна с навалившимся на нее одиночеством. Это чувство было неожиданным в своей всеобъемлемости, огромности, давящей опустошенности. Оно превращалось в безжизненные песчаные просторы, выжженные солнцем, побег из которых, казался невозможным. Это и нереальность изменений рождала страх и скорее всего от него и совершала затем поступки, выглядевшие один нелепее другого.
Сначала впустила бездомную актрису, впоследствии обокравшую ее, затем поочередно принимала «фей», прибывающих из южных провинций страны – дядиных невест. Это были очень интересные женщины бальзаковского возраста, почему-то всегда останавливающиеся в Нелиной квартире. Она ни разу не слышала, чтобы дядя называл их по имени. Только срывающиеся с его уст определение «фея» очарованно кружилось в воздухе, отчего, наверное, каждая из дам начинала ощущать свою значимость, неповторимость, и некий мужской магнетизм. А называл их он так, скорее всего, не только от словесной щедрости, но из боязни спутать их имена.
Хотя женщины и были привлекательны, но что-то однообразное сквозило в облике этих курносых блондинок. Порой они даже напоминали Неле образ колхозниц с собранным урожаем в руках, образ столь любимый советскими художниками. И еще характерной чертой становились их руки с сумками, с вздувшимися венами от напряжения. Загруженные сумки протискивались одна за другой, потом появлялась хозяйка этих рук, подтверждая изобилие тех мест, откуда невесты рискованно срывались. И также, как и актрису, дядя селил их у племянницы. Совместное проживание с «феями» длилось недолгое время их отпуска, после которого они, наверно, увозили по домам надежды на скорое возвращение. Но, как видно, мечтам не суждено было сбываться, так как после отъезда они бесследно исчезали с Нелиного горизонта.
