Этого пациента Арсений помнил с того самого дня, как выбрался из инвалидного кресла, научился пользоваться костылями и начал выходить в общий коридор. Невысокий старичок в интеллигентных очочках, с аккуратной бородкой и непременно обернутой в пожелтевшую газету книгой. Про себя Арсений называл его профессором. Аура у профессора была землисто-серой, нездоровой. Она вспыхивала жизнерадостным зеленым, лишь когда старик раскрывал свою книгу и погружался в чтение.
Профессор пришел к Арсению за два дня до выписки, вошел без стука, уселся на стул у окна, посмотрел виновато и просительно.
— Здравствуйте, молодой человек! — У него оказался зычный, никак не вяжущийся с тщедушным телом голос. — Прошу прощения, что вынужден вас побеспокоить, но ситуация сложилась таким образом, что обратиться мне больше не к кому.
Арсений уже хотел было сказать, что персонал в больнице ответственный и любезный и любую просьбу пациента выполнит с удовольствием. Хотел, но не сказал — отвлекся на одну маленькую странность. У профессора не было ауры. Ни землисто-серой, ни ярко-зеленой — никакой! За дни, проведенные в реабилитационном центре, Арсений встречал лишь одного человека без ауры. Этот человек каждое утро таращился на него из зеркала, нервно улыбался кривоватой улыбкой, близоруко щурил синие глаза. В том радужном мире, который кто-то наложил на его привычно-унылый мир, подсветки не было только у него самого.
— Дело в книге. — Визитер нервно пригладил редкие волосы. А вот и вторая странность: книги, с которой профессор никогда не расставался, на сей раз с ним не было. — Ах, простите меня великодушно! Забыл представиться! — Он церемонно привстал со стула. — Мережко Эммануил Яковлевич, с позволения сказать, коллекционер.
— Очень приятно. — Сказать по правде, в происходящем не было ничего приятного. Ни светский тон, ни добродушное лицо профессора не могли избавить Арсения от гнетущего, вгрызающегося в позвоночник чувства неправильности.
— Дело в книге, — повторил профессор и растерянно посмотрел на свои ладони. — Редкая вещь, я бы даже сказал, уникальная — «Выписка новых заповедей» Иона Схоластика тысяча восемьсот семьдесят третьего года! Вы представляете, молодой человек?
— Честно говоря, не очень. — Арсений пожал плечами. — Редкая, наверное, книга?
— Редчайшая, уникальнейшая и очень дорогая. — Старик огляделся, словно в палате их могли подслушать. — Я уже нашел покупателя, но все никак не решался расстаться со своим сокровищем, все тянул и медлил, старый дурак. И ведь покупатель достойнейший — коллекционер, настоящий ценитель. Да не из тех, что купят шедевр, а потом всю жизнь держат в банковской ячейке за семью печатями. С книгами так нельзя, книгам человеческие руки нужны. Вы знаете, молодой человек, — профессор подался вперед, поманил Арсения пальцем, — я ведь только сейчас понял, каким чудовищным эгоистом был, потому что…
