Я все-таки поставил «Shoo, Shoo Baby». Как и велели мне, без песенок. Спектакль имел умеренный успех. После премьеры я пришел домой с бутылкой русской водки, нашел кассету с песнями сестер: пил и всю ночь их слушал в упоении: я «Shoo, Shoo Baby» прокрутил пять раз, «Rum And Coca Cola» — раз восемь; я подпевал им, наливал себе, и пил, и пел; потом уснул, не выключив магнитофон. Проснулся с ясной головой, на диво свежий. Собрал дорожную суму, послал продюсеру по факсу свое последнее прости, оставил на столе хозяину квартиры ключи и деньги, что был должен, и улетел на «Боинге» «Аэрофлота» через Сиэтл в Москву.
И Серафима приняла меня.
О том, что мы уже два года вместе, считай, никто не знает — таково было условие Серафимы. Она помешана на профессиональной независимости, еще сильней — на репутации профессионально независимой. Подозреваю, этой конспирацией она немножко мстит мне и себе самой за то, что без упрека и без ропота вновь согласилась быть со мной — как если б я ее и не бросал. Конечно, очень близкие друзья, такие, как Стеф Вукотич, — те знают о нас все. Возможно, кто еще догадывается, но виду нам не подает. Меня сначала это задевало, потом понравилось. В том, как мы прячемся, пульсирует напоминание о тайне и запретности той, нашей первой связи в ту давнюю и первую неделю. И Серафиме будто возвращаются ее шестнадцать лет. Тем более что внешне она мало изменилась.
Охранник спал на стуле. Дверь в зал была открыта, оттуда падал свет; по темному фойе из зала гулко разносилось:
— …А то вы всем рассказываете, а мне ни разу не рассказывали.
— Вас не застать. Я приезжаю — вы в библиотеке. Как только вы в театре — мне не до театра, у меня свои дела в Москве.
— Так что вы делали там, в Колорадо?
— Чуть-чуть себя позиционировал.
— Подумать только! А с какого боку?
— Читал свои пьески. Вот эту, и еще «Паломников». В одном колледже, в Денвере.
— Имели успех?
— Некоторый… Да, можно так сказать. Народу — набралось. Профессор Лейдерман хотел меня послушать; жаль, не сумел приехать. Потом вопросы задавали.
— О чем были вопросы?
— Что могут спрашивать студенты?.. Всякий вздор.
— Ну а студентки?
— Что — студентки?
— Как там студентки?
— Обыкновенные студентки, очень миленькие.
Мовчун вошел в зал. Тиша Балтин и завлит театра Маша сидели рядом на краю неосвещенной сцены и болтали ногами. Больше в зале не было никого. Мовчун спросил:
— Куда все подевались?
Юная Маша спрыгнула со сцены и, отряхнув юбку, доложила:
