— Зачем нужно считать, сколько нам еще дней осталось, Ахмед? Если я смотрю в театре какой-нибудь хороший спектакль, то не думаю о том, сколько он будет еще длиться.
— А хорош ли тот спектакль, что мы с тобой смотрим, а точнее, играем?
— Очень хорош… Но мне не нравится слово «играть». Не знаю, как ты, а я не играю.
— Но и не смотришь со стороны, да?
— Нет, но мы здесь, как бы так сказать, не играем в спектакле и не смотрим его, мы просто живем.
Аннушка с улыбкой смотрела на видневшиеся в открытую дверь веранды белые березы и высокие сосны, залитые солнцем. Затем ее улыбка погасла, исчезла, словно помада с губ, стертая невидимым платком. Сравнение, наверное, неудачное: улыбкой губы не накрасишь, но для аллегории подходит. Так вот: ее улыбка исчезла, словно помада с губ.
— Не могу себе представить, как смогу жить без тебя, Ахмед. Ты уедешь — через год или через три. И больше не вернешься.
— Почему? Вернусь, вот увидишь…
— Не вернешься. Для меня ты умрешь. Но я не могу представить, как смогу жить без тебя.
— Ты же только что не собиралась думать о том, когда закончится пьеса?
— Значит, иногда я все-таки об этом думаю.
Я обнял ее. Поцеловал в губы.
Аннушкина дача, точнее, дача ее тетки — от Москвы на поезде сорок пять минут. Лес… В этом лесу есть еще много других дач. До нашей от станции — минут десять ходьбы. Если пройдет дождь, а до сих пор он был только раз, то, чтобы дойти по лесной дороге до нас, требуется акробатическая сноровка. Такая стоит грязь. Дача — одноэтажная. Построена из круглых сосновых бревен, как русские избы. Три комнаты. Вот одну из них нам и дала Мария Андреевна, Аннушкина тетка. Ее муж погиб в 1915 году на Кавказском фронте.
Петя принес молоко из деревни, что в часе ходьбы от нас. Волосы у Пети как овечья шерсть после стрижки, грудь — нараспашку, рубашка не подпоясана — вечно босой, чудесный мальчишка. Ему где-то лет четырнадцать.
Мы взяли наши полотенца. Направились к озеру. Аннушка, то и дело наклоняясь, собирает в траве какие-то крохотные ягоды, похожие на мелкую клубнику, что-то вроде капелек красной смородины — я не знаю, как они называются по-турецки, а русского их названия запомнить я не могу. Собирает их в ладошку, а потом говорит:
— Открой рот.
Я открываю. Она кладет мне ягоды в рот.
Ягоды кислые, но я так люблю, когда Аннушка меня ими угощает, что и виду не подаю.
На берегу озера многолюдно.
— Нэпманы что-то сегодня с утра пораньше, — говорит Аннушка.
