Имеется еще один момент, который следует осознать. Многие явления, которые не рассматриваются нами в качестве нарративных текстов, фактически являются таковыми или, по крайней мере, содержат сильный нарративный компонент. Если разговоры о болезнях, любовные истории и рассуждения на тему психотерапии можно представить как нарративы, то все вышеописанные явления имеют определенные характеристики и следуют определенным правилам, которые и определяют то, что обычно называется нарративом: сказки, пьесы, рассказы, романы, фильмы и песни.
Что касается понятия дискурса, то он лежит в основе макроконцепций, в которых предпринимается попытка теоретического определения идеологических кластеров – дискурсивных формаций, систематизирующих знание и опыт и подавляющих (в силу своего господствующего положения) альтернативные дискурсы. Поэтому встает вопрос, как дискурс может быть оспорен внутри себя самого и как возникают альтернативные дискурсы? Такого рода дебаты характерны для многих исследовательских областей, в том числе для феминизма и постструктурализма. Особое внимание уделяется идеологической природе дискурса, которая проявляется наиболее ярко в «дискурсе авторитета, который требует нашей безоговорочной лояльности. Поэтому дискурс авторитета не оставляет никакого места игре с обрамляющим его контекстом… Он неразделим со своим авторитетом – политической властью, институтом, личностью, существуя и отмирая вместе с ним» [Meinhof U., 1993. P. 162]. Макроверсии дискурса, присутствующие у Пьера Бурдье в его определении лингвистического капитала [Bourdieu P., 1977], особенно в «дискурсивных формациях» Мишеля Фуко [Foucault M., 1969], развивают Эрнесто Лаклау [Laclay E., 2003] и Муфф Шанталь [Mouffe C., 2000].
Изучение анализа текстов массовой коммуникации как нарратива и дискурса приобретает в последнее время все большую популярность, хотя, возможно, под влиянием используемого метода этот подход демонстрирует чрезмерную, по моему мнению, описательность.
