— Да, но что он за человек?
— Я предполагала, что к этому времени вы уже осознали: он вообще не человек.
— Да, безусловно, но давал ли он вам повод опасаться его?
— Мы заключили сделку, а, каков бы он ни был, обещания он держит.
Что характерно, на мой вопрос Лили не ответила. Я попробовала сменить тактику.
— Я боюсь, Сумеречье может причинить детям вред.
Лили сощурилась, скрестила руки на груди.
— Я не вполне вас понимаю.
— Скорбь вообще выносить непросто, а уж если длить ее до бесконечности… чего доброго, дети так от нее и не оправятся.
— Ясно. — Голос Лили понизился до пронзительного шепота. — Тогда зачем вы вообще их приводите?
— Потому что я слишком хорошо знаю, каково это — потерять любимого человека. Вместе вы сможете исцелиться, но в какой-то момент вашим встречам придется положить конец.
Наши взгляды скрестились. Так мы и стояли — глаза в глаза, — пока я не почувствовала себя неуютно и не отвернулась. Гнев Лили унялся и внезапно она показалась совсем маленькой и беззащитной.
— А что вы предлагаете?
— Положить конец, как я и сказала. Еще три визита. Не больше.
Даже в темноте я видела: Лили побледнела как полотно.
— Я устала, миссис Маркхэм.
— Я не хотела переходить границы…
— Вы высказались. Я хорошенько обдумаю ваши слова.
И Лили удалилась к себе — в свою комнату, которой я до сих пор не видела, внезапно осознала я. Я от души надеялась, что она и впрямь обдумает мое предложение. Чтобы защитить семью Дэрроу, мне придется обрезать все нити между Сумеречьем и миром живых, но я не могу этого сделать до тех пор, пока не пойму до конца природу этой связи.
Я дошла по коридору до своей комнаты. Загадкам библиотечных книг придется подождать: я слишком устала.
Мне снилось, как мы с отцом вместе проводили воскресенья. По возвращении из Индии с телом умершей мы завели традицию по воскресным дням запираться в оранжерее, чтобы почитать, сыграть в шахматы, рассказать друг другу историю-другую, как подлинные, так и вымышленные, причем многие из них имели отношение к моей покойной матери.
— Конец близок, моя перчинка. — Таким ласковым прозвищем — «моя перчинка» — звал меня отец, сознавая, что я хороша собою — но довольно вспыльчива, так что обращаться со мной должно с осторожностью, не то обожжешься.
Он закурил трубку и начал было пускать дымовые кольца, что означало — он устал и вскорости ляжет спать. Но дым не рассеялся в воздухе, не пропитал собою его волосы и одежды. А заклубился вокруг его чела, а затем сгустился облаком тлетворных испарений и принял очертания человеческой фигуры. Чем глубже затягивался отец, тем больше уставал, тем плотнее и чернее делалось облако. Черный призрак наблюдал, как отец откинулся в кресле, выронил трубку, перестал дышать — глаза открыты, нижняя челюсть отвисла.
