Услышав эти слова, Рив немного отступил от стола и голосом, неумолимым как голос судьи, объявляющего смертный приговор, промолвил:
— Ты только что признался в том, что незаконно бросил человека в темницу и пытал его. Что ж, теперь мне осталось созвать членов магистрата, перед которыми ты и повторишь свое признание. Возможно, одно честное признание вдохновит тебя, и ты признаешься также в иных преступлениях; например в тех, которые совершил по отношению к известной тебе вдове Гюшетт. Но не пытайся бежать, Кельвин Дивестулата. Ибо я буду преследовать тебя, если потребуется, вплоть до небесных врат или до адской бездны. Ты пролил кровь и расплатишься за это собственной кровью.
Еще несколько мгновений Рив Справедливый не мигая смотрел на Кельвина своими темными бездонными глазами, а потом молча повернулся и пошел к двери.
Невнятный вопль вырвался у Кельвина из горла. Он схватил первый попавшийся под руку предмет — бронзовое пресс-папье, достаточно тяжелое, чтобы раскроить человеку череп, — и швырнул в Рива.
Пресс-папье угодило Риву в основание черепа. Удар был страшен, и Рив, споткнувшись, упал на колени.
Кельвин мгновенно выскочил из-за стола и набросился на нежданного гостя. Одной рукой он схватил Рива за волосы и рывком поставил на ноги, а другой — нанес ему удар такой силы, что вполне мог бы его убить, будь Рив немного послабее.
Кровь хлынула у Рива изо рта. Он отшатнулся; ноги под ним подкосились: казалось, они не в силах выдержать его вес, а руки бессильно повисли. Похоже, он был не в силах оказать Убивцу хоть какое-то сопротивление.
И, окрыленный победой, Дивестулата снова бросился на Рива, ибо его душил гнев и терзал страх.
Он обрушивал на своего противника удар за ударом; он бил его по голове, в грудь, в живот. Прямо-таки пришпиленный этими страшными ударами к одному из книжных шкафов, которыми Рудольф Гюшетт некогда любовно обставил свой кабинет, Рив лишь шатался и дергался, но избежать пытки не мог. И ответных ударов не наносил. И не предпринял ни единой попытки как-то отбить атаку Кельвина. Через несколько минут лицо его превратилось в кровавую маску; сломанные ребра потрескивали; сердце работало с перебоями.
Но он все так же держался на ногах и ни разу не упал на пол.
И по-прежнему не сводил с Кельвина своих страшно потемневших бездонных глаз. Было очевидно, что он все понимает и ни на какие компромиссы идти не собирается.
В конце концов Кельвин не выдержал этого спокойного холодного взгляда, в котором не было ни капли страха, и, взбешенный донельзя, с новой силой накинулся на Рива. А потому и не услышал, как дверь кабинета резко распахнулась.
