Ну а Кельвин, разумеется, продолжал преспокойно жить да поживать.
Однако по причинам, известным лишь ему самому, он очень хотел завести жену. А он привык непременно получать то, чего ему захотелось. Поэтому его ничуть не обескуражил отказ вдовы Гюшетт. Он просто решил достичь поставленной цели иным способом, не так прямолинейно.
Начал он с того, что выкупил все ценные бумаги, которые должны были обеспечить будущее вдовы. Бумаги эти ему были не нужны, и капиталовложения покойного Рудольфа попросту пошли прахом. Затем Кельвин выкупил у ростовщика все долги Рудольфа. Долгов было немного, однако теперь Кельвин имел определенное право на закупку тех товаров, с которых некогда и началось процветание семейства Гюшетт. В связи с этим Кельвин получил доступ к бухгалтерским гроссбухам и к всевозможным контактам с торговыми партнерами — и в результате, быстро усилив свое влияние на поставщиков, он за весьма короткий срок прибрал к рукам весь товарооборот.
Ну и для него было просто детской забавой обнародовать — в присутствии судей, разумеется! — тот факт, что Рудольф Гюшетт якобы составил свое состояние, самым бесстыдным образом присваивая себе львиную долю всех доходов и грабя своих партнеров. Стоит ли говорить, что вскоре состояние это, естественно, перешло в руки Кельвина, и, таким образом, именно он стал распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом вдовы Гюшетт, то есть стал хозяином всех средств к существованию, обретенных ею в результате замужества, а также и самого ее дома.
Из дому он ее, конечно же, выгонять не стал. Да и куда бы она пошла? Нет, он оставил ее при себе, а для всех остальных двери в господский дом закрыл. Если вдова и пыталась протестовать, то за прочными стенами ее протестов слышно не было.
Итак, обо всем этом Джиллет понятия не имел, когда стучался в ворота господского дома и просил позвать мадам Гюшетт. Так что, когда его в дом все-таки впустили, он неожиданно оказался не в гостиной вдовы, а в кабинете ее нового повелителя и хозяина дома Кельвина Дивестулаты.
Уже сам по себе кабинет этот мог произвести на такого простака, как Джиллет, весьма внушительное впечатление, столько там было прекрасной полированной мебели из дуба и красного дерева, великолепных изделий из бронзы и тонкой кожи. Если бы не вчерашний небывалый успех, не головная боль, притуплявшая восприятие, и не стремление быть отныне решительным и отважным, Джиллет, вполне возможно, струсил бы, лишь переступив порог этого кабинета. Однако же он упорно повторял про себя то заклинание, которому научил его алхимик, а также его слова насчет веры в свои силы, храбрости и неразборчивости в средствах. И это позволило ему вполне достойно выдержать первые несколько минут в роскошном кабинете и разглядеть, что хозяин кабинета заслуживает куда большего внимания — и не только потому, что Дивестулата был высок ростом и широк в плечах, но главным образом из-за откровенно злобного и презрительного взгляда, которым он окидывал всех, кто перед ним появлялся. Кабинет был освещен довольно слабо, и пламя свечей красными огоньками отражалось в глазах Кельвина, наводя на нехорошие мысли о дьяволе и аде.
