Восьмая нота | страница 5

Окно… Крест рамы… И ива… Ее ломало все десять лет… Ива – моя вина. Ветер довел ее до совершенства, солнце вылепило до осени. Я не был первым на земле и буду на ней не последним. А вина за десять лет на два этажа подросла.

Сосульки объявили вне закона, значит – март. Собираю снег на газоны, пусть хоть эти клочки отдохнут от шума шагов, шин, шалостей.

Я окликнул ее именем из той жизни. Смутился, заупо-треблял слова, сходные по звучанию. Догадалась ли она? Не знаю, но не оттолкнула.

Руки – проба на мир. Я это знаю из прошлой жизни. Кто ей сказал об этом?

У любви три сорта: первый, последний и вечный.

– У нас с тобой последний.

– Ладно.

Я был согласен на всё, лишь бы не уходила, и рук не отняла.

– Настоящие люди живут там.

– А мы?

– Они – это мы через каждые восемь минут.

Мы – их тень. Нищее украшение.

– Почему?

– Весна, а нам не интересно.

От прошлого не избавиться, оно напоминает каждой клеточкой тела.

– У тебя есть родинка в виде радуги?

– Да, а ты откуда знаешь?

Я это знал из той жизни. Но как, как признаться ей в этом?

И снова в ногах у слов, где ни дорог, ни троп, где иглы сосен рисуют секунды на нетоптаных снегах времён.

– Я тебя сама выбрала.

– Из кого?

– Из всего, что осталось. Ты мой Март!

– А ты кто в нем?

– Свет.

– Скажи, у Света есть возраст?

– Нет, у меня время есть. Хочешь, оно будет нашим?

А так всё то же, те же арфы ног, и клавиши пальцев те же. И изгибы плеч, и вкус миндаля у краешка губ, и трепет, и стон, и крик…

За что мне такая милость? Почему вернули?

И как она нашла меня?

– Милый мой, глупый Март, я тебя первая разглядела. Не морщись вопросами. Ты – Март, а он всегда возвращается в свой дом.

– А где он, мой дом?

– Там, где весна.

Когда перестанет идти снег, обязательно явится ветер и с крыш домов повеет Эхом. Оно паутиной секунд залинует лицо, а глаза из-за вуали слез потянутся к Свету. Он у меня не мужского рода. Он от той родинки, что в виде радуги.

Козырек перед домом мешал видеть верхнюю часть ее тела. И много вечеров подряд я наблюдал только игру удивительно красивых ног.

Кажется, она тоже была увлечена этой игрой. Мне хотелось заглянуть под неудобный козырек, но увы. Может, стоило выйти и разочароваться? Или окончательно потерять голову? Оказывается, стройные ноги – это так много, как небо. Она поднимала их до уровня лавки, старательно вытягивала носки, покачивая двойным лекалом совершенства. Когда она их плавно опускала, чуть-чуть, не касаясь земли, я захлебывался от восторга, нежная округлость лунных колен окончательно лишала рассудка. В пять вечера она покидала свой пост, я поспешно выбегал во двор, дотрагиваться до уходящего тепла ее ног.