В их большой кухне Алла уселась в старинное кресло, а Кристинка устроилась у нее на коленях. Незадолго до нас на этом же месте Плотников снимал Володю Высоцкого и Марину Влади.
С Валерой я познакомился в пионерском лагере Ленинградского обкома партии, где бывал каждое лето. Лагерь располагался в элитном поселке Комарово на берегу Финского залива, на бывшей мызе генерала Маннергейма — того самого, который прославился оборонительной линией во время советско-финской войны. Слева от нас жил композитор Соловьев-Седой, справа — писательница Ольга Форш. Я имел возможность отдыхать в этом престижном месте потому, что мой отец руководил в Ленинграде молодежной газетой.
Однажды, задержавшись на несколько дней на спортивных соревнованиях, я приехал в Комарово, вхожу в комнату, в которую меня определили, и теряю дар речи. Все ее стены увешаны романтическими картинками, на которых изображены обнаженные нимфы и наяды на фоне старинных замков и запущенных парков.
— Что это? — спрашиваю.
— Это Валера рисует, — показывают мне на сидящего в углу пацана. Он как раз создает очередную пастораль.
Мы сразу подружились. Мне было тринадцать. Ему на год больше. Валера учился в художественной школе при училище Мухиной. А я увлекался спортом и был чемпионом в своей возрастной группе по прыжкам в высоту. Подавал большие надежды и занимался в детской спортивной юношеской школе Олимпийского резерва.
Валера как раз и сбил меня со спортивного пути. Когда мы осенью вернулись в город, он познакомил со своим приятелем Сережей Соловьевым. Тот признался, что собирается в режиссеры. И спросил: «А кем ты хочешь стать?» Мне было как-то неловко признаться, что я мечу в олимпийские чемпионы, и я сказал: «Тоже режиссером». Вскоре я бросил легкую атлетику и стал ходить с друзьями по музеям, библиотекам и театрам. Валера с Сережей утверждали, что будущим кинематографистам это необходимо.
Плотников жил на Малой Садовой. А напротив его парадной располагалось кафе, в котором тусовалась вся публика, фланировавшая по Невскому. Стульев в нем не было, только высокие мраморные столики, и за одним из них, бывало, собиралась такая компашка — я, Валера, Сережа, будущий директор Эрмитажа Миша Пиотровский, будущий театральный режиссер Лева Додин и рано ушедший поэт Лева Васильев. Мы пили кошмарный желудевый кофе и читали друг другу свои самопальные стихи. А за соседним столиком располагались Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Юрий Найман и Дмитрий Бобышев. Они были ненамного старше, но мы с мальчишками смотрели на них, как на небожителей. Они были поэтами, общались с Ахматовой…
