— Вас не спросили!
Я опьянел от музыки и света, который лился со всех сторон.
— Правда красиво, Писунчик?
— Скажешь тоже красиво, дурачок. Это красивее красивого.
Мы подошли к главной площади. Шорабора поставили в самую середину. Праведники встали вокруг него, положили руки друг другу на плечи и пустились в пляс[102]. Шорабор выпучил глаза. Столько летящих ног и бород он видел первый раз в жизни.
— Давай, давай, веселей, праведнички!
Те, что стояли вне круга пляшущих, хлопали в ладоши. Пророчица Мириам била в бубен.
Праотец Исаак прорвался в центр круга. Одна нога обута, другая босая, он тряс головой, прищелкивал пальцами и кричал:
— Давай, давай, веселей, праведнички!
Праотец Исаак чувствовал себя настоящим свадебным генералом. Никто в раю так не любил мясо, как он. Никто в раю так не жаждал своего куска Шорабора, как он, праотец Исаак. Пляска стала быстрее, безумнее. Праведники сопели, едва переводили дыхание, но ни один не покинул круг.
Около двенадцати часов ночи началась большая трапеза. Столы накрыли на улицах. Выкатили бочонки пива и водки. Ангелицы в белых фартуках разрезали жареных гусей, куриц и уток. Перед праотцами были поставлены бочонки «Праведного марочного».
Праведники выпили, потом повторили. Пожелали друг другу радости в райской жизни. Пусть сгинут все заботы и не возвращаются во веки вечные. Над головами праведников летали юные прекрасные ангелицы. Взмахи их крыльев освежали вспотевших праведников, которые ели, пили и кутили напропалую.
— Споем песенку, — предложил праотец Авраам и вытряхнул крошки из бороды.
— На что вам сдалась песенка, реб Авром? — отозвался Магид из Дубно, сидевший на другом конце стола. — Лучше я вам притчу расскажу. Жил-был царь, и было у него три…
— Не надо, Магид из Дубно, хватит донимать всех своими притчами, — перебил его праотец Авраам.
Магид из Дубно надулся. Он вскочил из-за стола и куда-то исчез.
Праотец Исаак, который уже принялся за третьего гуся, на секунду отложил нож и пропел:
Что мы будем есть на праздничке?
И праведники хором ответили ему:
Шорабора с Левиафаном
Мы будем есть на праздничке.
Издалека послышался пьяный голос Святого Еврея[103]. Он пропел:
Авромчик, батька ты наш,
Ицхокчик, батька ты наш,
Янкевчик, батька ты наш…[104] Писунчик и я тоже нализались. Мы держались друг за друга.
— Писунчик, погляди на луну. Она качается, видишь?
— Она пья… пья… пья… на, — едва выговорил Писунчик.
— Знаешь что, Писунчик, давай полетаем. Проветримся.
