Мой друг Писунчик возблагодарил Бога за свое спасение. Он все еще был белее мела. Никак не мог прийти в себя.
Только когда шум реки смолк, Писунчик успокоился. Он трижды сплюнул:
— Чтоб ей повылазило, чтоб ее перекосило, чтоб ей пусто было!
Мы рассмеялись. Лейбеле чуть не задохнулся от смеха. Едва отдышался.
— На этот раз ты отделался легким испугом. В следующий раз будь начеку.
Мы стали спускаться. Было еще далеко до двенадцати, и мы не торопились.
Мы уселись на краю пашни. Лейбеле-пастух тихонько заиграл на дудочке. Писунчик задумался. А я считал звезды.
Я всегда любил считать звезды. Я считал их не для того, чтобы узнать, сколько звезд на небе. Мне просто нравилось считать.
Сколько мы так просидели на краю пашни, точно не скажу. Голос Лейбеле прервал мой счет и размышления Писунчика.
— Пошли, братцы! Пора идти.
Часть дороги мы прошли пешком, другую пролетели. Без семи минут двенадцать мы были перед дворцом царя Давида.
Мы спрятались за деревьями, растянулись на траве и стали ждать.
Семь минут тянулись как вечность.
VIII.
Полночь в имении царя Давида
Лунные часы на башне царя Давида показали полночь. Мы лежали среди деревьев, затаив дыхание.
Что произойдет в полночный час в имении царя Давида? Это же час призраков, подумал я, не решаясь произнести ни слова.
Луна над нашими головами стала больше и серьезнее. Звезды — дальше и страшнее. Я слышал, как у моего друга Писунчика бьется сердце.
На балконе дворца царя Давида стояла арфа. Ветер все время пробовал поиграть на ней, но у него не получалось. Бывают же такие неумехи, подумал я. Сам-то царь — величайший мастер этого дела, жаль, что он спит, а то этот ветер-дилетант тренькает так, что уши вянут.
Вдруг стало тихо. Ветер где-то спрятался. На балконе появилась Вирсавия в дырявой ночной рубашке. Ее глаза были красны от слез. Кажется, она совсем не спала.
Какое-то время она прислушивалась к тишине, а когда увидела, что все во дворце уснуло, стала потихоньку спускаться по мраморной лестнице.
Босая, в дырявой ночной рубашке, стояла она на пустой площади перед дворцом. Я ее хорошо разглядел. Старая и некрасивая, лицо морщинистое. Даже ветер, уж на что непривередлив, и тот не хотел играть с ее рубашкой.
— Настоящая ведьма, — тихо сказал я.
— Кода-то она была юной и прекрасной, — заметил ангел Лейбеле, — теперь она стара. Зато все душеспасительные книги знает наизусть.
— Ага, — отозвался Писунчик, — ага, понятно, она встала, чтобы прочесть полуночную молитву.
