Два райских проказника, Тодрес — южный ветер и Шмелке — восточный ветер, принялись играть с моей ночной рубашкой и все время задирали ее мне на голову. Я попросил их оставить меня в покое. Сейчас не время для игр. В другой раз, когда они захотят, я готов с ними поиграть.
Оба проказника зашептали мне в уши, один — в правое, другой — в левое:
— Крутить рубашку лучше, Шмуэл-Аба, чем крутить любовь. Из любви не выкрутишься. Пошли с нами, поиграем с твоей рубашкой.
Я отогнал их от себя, резко отчитал, строго сказал им, что не всегда расположен шутить.
Перед рощей Переле остановилась. Она раскинула руки и запела, стоя лицом к роще:
Гуляли мы в роще,
Ночь лунной была,
К нему в эту рощу
Сама я пришла.
Я тоже остановился, прижал руку к сердцу и прислушался к песне, которая звучала и как молитва, и как поминовение:
Спрошу я у рощи,
Спрошу я у поля,
За что мне досталась
Такая недоля.
Как же, подумал я, как же, ответят они тебе. Хоть с утра до вечера спрашивай.
Спрошу я у птицы,
Спрошу я у рыбы:
Разбитое сердце
Вы склеить могли бы?
Переле вошла в рощу царя Давида. Я не пошел за ней. По правде говоря, страшно стало. Лес и безумие пугали меня.
Я будто окаменел перед опушкой рощи царя Давида. Я сам не знал, привиделось мне все это или было на самом деле.
Я расправил крылья. На них уже блестела утренняя роса. Я полетел домой, решив забыть все кошмары, все призраки рая, которые мне явились в эту лунную ночь.
Но я не мог забыть. До сих пор эти призраки рая стоят у меня перед глазами. Два влюбленных ангела-портных, которые тоскуют о смерти, два нерожденных ребенка, которые не хотят рождаться, звезда, умоляющая ангела смерти не отбирать трепещущую жизнь у девушки. И главное — певучее отчаяние разбитого сердца…
— Можно ли забыть такую ночь? — спросил я у своих слушателей, которые сидели в доме моего папы и слушали мой рассказ о рае.
Раввин встряхнулся и пришел в себя, точно с того света вернулся.
— Ты что-то спросил, паренек? А? Что ты спросил?
Богач перебирал пальцами на животе, он, наверное, хотел сказать по-немецки «зондербар», но не мог.
Даян, который все время сидел с открытым ртом, закрыл рот и проглотил всех мух, которые влетели туда за время моего рассказа.
Моя мама утерла слезу, которая дрожала у нее в правом глазу и никак не могла упасть.
Мой папа постукивал пальцами по столу. Что он хотел этим сказать, я не понял.
Я почувствовал, что сегодня вечером больше ничего не смогу рассказать.
Я извинился и, не поужинав, сам улегся в свою колыбельку.
