Прошло довольно много времени, пока все ушли. Оставшись с родителями, я сказал:
— Будьте так добры, завтра после гавдолы пригласите к нам раввина, даяна и городского богача. Я расскажу им и вам о том, что видел, слышал и пережил в раю.
Папа снова потерял дар речи и только пробормотал, заикаясь:
— Что значит, расскажешь? Ты что, помнишь, что с тобой было в раю? Тебе же ангел дал щелчка по носу, чтобы ты все забыл.
Я уверил папу, что помню все в точности, что ничего не забыл, а чтобы окончательно убедить его, рассказал ему историю об ангеле Шимен-Бере, который проводил меня из рая до границы этого мира.
Папа был вне себя от удивления. Он не отставал от меня ни на минуту. Снова и снова расспрашивал о каждой мелочи. Я снова и снова рассказывал ему, и мы наверняка просидели бы так всю ночь, если бы мама не вмешалась:
— Что ты насел на ребенка, Файвл? Ты же видишь, он устал. Завтра тоже будет день, будете разговаривать сколько захотите. Иди спать, мой котенок.
Мама взяла меня на руки, уложила, укрыла и, качая колыбель, в первый раз спела мне колыбельную.
Некоторое время я лежал с открытыми глазами и не мог заснуть. Но качания колыбели и мамина песенка в конце концов убаюкали меня.
III.
Моя первая суббота на земле
В субботу папа проснулся рано. Я лежал в колыбели и смотрел, что он делает. Я проснулся гораздо раньше папы. Удивленно следил я за двумя золотыми солнечными паучками, которые ползли навстречу друг другу. Один по южной стене, другой по восточной. Они ползли, потихоньку приближаясь друг к другу. Над папиной кроватью паучки встретились, поздоровались и — бамс! — упали в папину бороду.
Папа проснулся, тряхнул бородой, и солнечные паучки упали на пол. Мне их игра очень понравилась.
Папа выпрыгнул из кровати и стал одеваться. Раз-два, и он одет. Потом папа омыл руки[26] и стал ходить по комнате взад-вперед. Прошелся он, если я не сбился со счета, раз двести.
В конце концов ему это надоело. Я увидел, что он приближается к моей колыбели, и быстро закрыл глаза.
Папа стоял надо мной и разглядывал меня. Прикидывал, наверное, в кого я удался, в него или в маму. Потом я почувствовал, что он теребит меня.
— Вставай, — сказал он, — хватит дрыхнуть. Пора идти в синагогу.
Я еще сильнее зажмурился, притворился, что сплю. Признаюсь, мне было очень хорошо в маминой колыбели и совсем не хотелось идти с папой в синагогу.
Но папа уперся. Он теребил меня все сильнее и сильнее и почти кричал:
— Сколько можно тебя будить, ты, такой-сякой?!
