Земля выплескивала через КЛОАКУ щупальца биополей своих. Зачем? Ей так хотелось найти светлый родничок радости и добра в той тугой, плотной волне ненависти, что захлестнула ее черное тело.
КЛОАКА БУРЛИЛА.
— Кто ты? — спросила Земля, нежно ощупывая крохотные очаги биополей этого слабого мозга.
— Сын твой… — ответил ОН, присаживаясь на теплую складку века ГЛАЗА ЗЕМЛИ.
— Человеку не дано говорить со мной! Почему ты СТАЛ ТАКИМ?
— Я был, как все. Потом я гнался за крысой, хотел убить ее, и упал. Теперь я то, что есть.
— Зачем ты хотел убить? — спросила Земля, и оранжевая трава вокруг ГЛАЗА зашевелилась без ветра, пришла в движение, шурша грозно и глухо. — Разве мало на мне убивают? Вы не устали?
— Я был другой… Я работал при мертвых, Я устал от них, а когда стал другим — Я НАУЧИЛСЯ ДЕЛАТЬ МЕРТВОЕ ЖИВЫМ.
— Так не бывает!
Складка века, на которой он сидел, дрогнула и поплыла.
Дьял, стоявший неподалеку, разинувший рот на красивые, разноцветные пузыри, что лопались на поверхности бурлящей КЛОАКИ, случайно посмотрел на Того, кого не звали, и оторопел.
ТОТ, КОГО НЕ ЗВАЛИ, МЕДЛЕННО ОТПЛЫВАЛ ОТ БЕРЕГА НА КАКОМ-ТО СЕРОМ БУГРЕ, СИДЕЛ СПОКОЙНО, ПОДЖАВ НОГИ К ПОДБОРОДКУ, ЗАДУМЧИВО ГЛЯДЯ НА ВСКИПАЮЩУЮ ПЛОТЬ НЕУЕМНОЙ КЛОАКИ.
— Стой! — взревел Дьял, кинулся схватить, удержать Странного Красивого, но чуть не ослеп! Плеснула КЛОАКА в лицо Дьялу чем-то ядовитым, так что дико защипало глаза, стало разъедать слизистую носа, рта, глаз. Завыл Дьял, упал рядом с КЛОАКОЙ, закрыв лицо ручищами.
… И ПОНЕСЛО ЕГО В ЖЕРЛО ВОДОВОРОТА. И ОПЯТЬ ОН СЛЫШАЛ НЕВЕДОМЫЕ ГОЛОСА, ЧТО НАПЕРЕБОЙ УГОВАРИВАЛИ ЕГО В ЧЕМ-ТО, ПЕЛИ, ПЛАКАЛИ И СМЕЯЛИСЬ ОДНОВРЕМЕННО… И БЫЛО ЕМУ ХОРОШО, КАК НА РУКАХ МАТЕРИ, О КОТОРОЙ У НЕГО ОСТАЛИСЬ СМУТНЫЕ, НО ДО БОЛИ ЩЕМЯЩЕЙ ПРИЯТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ. НЕ О ТОЙ МАТЕРИ, ЗАДЕРГАННОЙ ЕГО БОЛЕЗНЬЮ, ИЗМУЧЕННОЙ БЕГОТНЕЙ ПО РЕГИСТРАТОРСКИМ БОЛЬНИЦ, КЛИНИК И ИНСТИТУТОВ, НЕ ТОЙ, ЧТО МУЧИТЕЛЬНО СООБРАЖАЛА, КАК ПРОЖИТЬ НА ДЕСЯТЬ МОНЕТ ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ, КАК СВАРИТЬ СУП ИЗ КОСТЕЙ БЕЗ МЯСА, НЕ ИМЕЯ БЕЛКОВОЙ БУХАНКИ, КРАХМАЛА И ЛИСТА ИСКУССТВЕННОГО ЛАВРА… А О ТОЙ, ЧТО СЧАСТЛИВО СМЕЯЛАСЬ, ПОДБРАСЫВАЯ ЕГО К ПОТОЛКУ ИХ КРОХОТНОЙ КОМНАТЫ, ТОЙ, ЧТО БЕРЕЖНО ПОДНОСИЛА К ЕГО КРОВАТИ ГОРШОК С ЕДИНСТВЕННЫМ ВО ВСЕМ РАЙОНЕ КОМНАТНЫМ ЦВЕТКОМ И ДАВАЛА ПОНЮХАТЬ, А ОН ЗАМИРАЛ ОТ ВОСТОРГА И ТОРЖЕСТВЕННОСТИ МИНУТЫ, ПЛАКАЛ И ДРОЖАЛ НОЗДРЯМИ…
— Мама!.. — шепнул Смагин, всматриваясь в стены уходящего ввысь, к свету, «колодца». Он опускался все ниже и ниже, и буйные краски вращающихся вихрем стенок «колодца» сменялись на умеренные, тусклые, переходящие в спокойный, серый цвет.
