Все утро вчера он вспоминал эти руки, они так и стояли у него перед глазами — холеные, белые, с тонкими просвечивающими венами, с длинными ногтями.
Вечером он напился. Сосредоточенно, яростно и, как всегда, в одиночестве. В два приема прикончил бутылку водки, вяло заел ее банкой «иваси» и черствым хлебом. Бездумно просидел всю вечернюю телепрограмму, прикуривая папиросу от папиросы без остановки. На ночь разбавил водку красненьким, стаканом «плодово-выгодной», оставив на утро, на опохмелку. Спал тяжело, мучался кошмарами, раза три сползал с кровати попить мутноватой, хлорированной воды из крана.
Работать не хотелось. Он вышел в боковушку, маленькую пристройку к «домику из кафеля», присел на скрипучий топчан с ватным одеялом и плоской подушкой. Здесь он иногда ночевал.
Полностью он именовался — Викентий Александрович Смагин, 33 года, инвалид II группы, холост, беспартийный. Для всех, кто его знал, он был просто Кеша. Для родственников умерших — «браток», «эй, слыш, паря?!», «миленький», «голубчик». Иногда — «черт колченогий», если чем-то не мог угодить ослепшим от горя людям.
«Смертные чаевые» Викентий брал, лелея мечту скопить денег на поездку в Америку, где таким, как он, могли помочь с лечением.
Впрочем, в американскую медицину он не очень-то верил, просто премудрый главврач горбольницы Шнейдер частенько, как говорил Кеша, «вешал ему лапшу на уши», восторженно рассказывая о заокеанских чудесах. Шнейдер давно и страстно мечтал уехать, но за свою долгую и путаную жизнь успел настрогать пять человек детей, и всех от разных жен. Эти жены и не выпускали хирурга от бога и классного диагноста в райские кущи благословенной Америки.
В соседнюю, «парадную» дверь «домика из кафеля» кто-то сильно застучал. Кеша привстал, отодвинул слегка застиранную белую занавеску, — здоровенная девица с заспанной рожей, в джинсах-варенках и майке «Адидас» молотила ногой в дверь, заглядывая в щели. Кеша внимательно оглядел ее, свирепея на яркую майку.
Тяжело встал, поправил полу халата, пошел к выходу.
Открыв, молча замер в дверном проеме, презрительно прищурившись на яркую девицу. Та немного отступила, удивленно разглядывая всклокоченную Кешину голову и трехдневную щетину.
— Чего молотишь? — хмуро спросил Кеша, злорадствуя на замешательство, проступившее на лице нахальной девицы.
— А мне… Васьков тут? Там сказали, — девица махнула рукой в сторону больничного корпуса, с опаской приглядываясь к воспаленным, лихорадочно блестевшим Кешиным глазам. — Это морг?
