— Довели мальчонку! Был бы у меня, зрячим остался, — горевала в своей избе не примирившаяся со сватами бабка Марфа. — Куда он теперь, как жить будет? Ладно, если господь бог скоро приберет, а если нет, тогда как? Находится с сумой, ох и находится!..
2.
— Курица, а Курица! Айда на лыжах кататься!
— Счас. Ремень приколотить надо.
Курица — это он. Двое Санек Камаевых на улице. Одного, чтобы не путать, прозвали Курицей, другого — Киселем. Иванов Камаемых тоже двое. Один — Шершень, второй — Червончик. Гришке Камаеву только повезло: нет у него тезок и потому он просто Гришка.
Лыжи смастерил сам, коньки — тоже. И западенки — птичек ловить — своего изготовления. Только не держит их Санька — жалко. Поймает и выпустит: лети и не попадайся больше!
Несется с горы ватага Камаевых! Гора длинная, пологая. Хорошо с нее на лыжах скатываться! Санька впереди. Если кто на пути попадется, ему крикнут. Первое время обманывали: «Курица, мужик едет!» Санька падал, друзья хохотали, но шутки шутить отучил быстро. Крепкие кулаки в таком деле хорошо помогают.
Так и рос со своими сверстниками и радовался жизни, не сознавая, что она его обделила: сиротой стали называть, когда еще не понимал значения этого слова, а потом оно стало привычным и не задевало; глаза потерял, еще не научившись переживать, несмышленышем, приноровился к новому состоянию незаметно и принял его как должное.
Отец в конце концов женился по-настоящему, обзавелся еще одним сыном, а к крестьянскому труду так и не прибился. Милиционером одно время работал, потом закончил курсы, стал счетоводом и вышел бы со временем в бухгалтеры — успехи показывал отменные, — но перепил однажды зимой, схватил скоротечную чахотку и умер.
Отца Санька знал плохо и встречался с ним редко. Бабка Ксения заменяла ему мать, дед Иван за хлопотами и заботами на внука внимания обращал мало, но и не обижал, никогда не бил и не ругал. Жить было можно. Плохо и тоскливо стало Саньке лишь в тот год, когда друзья пошли в школу. Целыми днями один-одинешенек Санька, и одолевают его тяжелые думы. Он не такой, как все, ему даже учиться нельзя, и останется он неграмотным. Брал у ребят книжки, водил пальцами по страницам. Шелестят они под руками, как-то непривычно пахнут, но ни о чем не говорят, а друзья шпарят по ним наперегонки, и получаются у них то забавные рассказы, то стихотворения. Может, и ему можно научиться?
— Баб, а баб, — просил Ксению Яковлевну, — отведи меня в школу, хочу учительницу послушать.
