В гостиной Изабелла принялась изучать книгу автографов и болтать с одним из гостей. Эдвард и Мэри вошли вместе, за ними вскоре последовала и леди Дрисдейл. «Какое я пережила приключение! Какой спокойный вид сумела принять! Завязался общий разговор. Я обернулась, чтобы послушать, и доктор Лейн прочел для мисс Б. несколько лучших од Байрона. Когда они пошли, я тоже поднялась и уже уходила, но тут доктор Л. тепло пожал мне руку, настолько тепло, что мои перстни впились мне в пальцы, и след оставался еще в течение часа». Эдвард вжал кольца в ее плоть, словно пытаясь пробудить ее для силы его желания, реальности их нового договора. Воспоминания о случившемся снова захлестнули ее, к эйфории примешивался страх.
«Увы! — заканчивалась запись от 7 октября. — Той ночью я спала мало, просыпалась, вставала, грезила — и медленно наступило утро».
На следующее утро Изабелла чувствовала себя измученной. Из спальни она услышала разговор Эдварда с женой. Позднее он пришел в ее апартаменты, чтобы показать длинное письмо, которое написал потенциальному пациенту в Эдинбург. «Письмо было составлено хорошо», — отметила Изабелла. Она вернулась в постель. «Я легла, усталая, измученная, нервничающая. Он постучал в дверь в половине первого и предложил мне спуститься вниз и погулять, но я отказалась и заснула». Вскоре после этого к ней заглянула Мэри, и Изабелла решила одеться.
Изабелла «медленно вышла на улицу», чтобы присоединиться к Эдварду. Они встретились внизу у лестницы, а затем «пошли куда глаза глядят вместе, прошли по всему парку и вдоль воды, однако почти не разговаривая, поскольку оба чувствовали себя усталыми и обессилевшими. Я сослалась на бессонницу, он сказал, что его мучают боли и он вообще едва встал. Оба испытывали волнение, смятение, нервничали, и я спросила его, почему он так вел себя в воскресенье». Изабелла захотела выбраться из тихой, узкой долины. «Я предложила уйти из парка (поскольку воздух был жарок и влажен) на холм, где дул ветерок. Мы медленно поднялись по склону, и я села отдохнуть среди высохшего папоротника. Не стану излагать, что было дальше».
Отказываясь описывать самые интимные моменты, Изабелла придерживалась избитой литературной традиции. Только что помолвленная героиня романа Фанни Берни «Эвелина» (1778) торжественно заявляет: «Я не могу описать последовавшую сцену, хотя каждое слово запечатлено в моем сердце». Формулировка намекала, что существуют действие и чувства слишком священные — или нескромные, — чтобы доверить их бумаге; она замалчивала чувственность и пристойность, выполняя своего рода трюк, с помощью которого жеманная героиня получала через молчание возможность быть одновременно страстной и приличной — ревниво оберегая частную жизнь свою и своего возлюбленного, уважая деликатные чувства своего читателя.
