– Ну же, Асланов, национальность! Армянин? А чего так тихо-то? У нас все национальности равны!
Класс захихикал. Шурик поник своей негордой умной головой.
А правда, чего он тогда переживал? Все еще было идиллически спокойно. До ввода войск в Афганистан оставалось целых два года, омерзительно-абсурдное словосочетание «лицо кавказской национальности» не могло возникнуть иначе, чем в шизофреническом бреду.
…Больше Шурику спотыкаться было не на чем, он спокойно назвал место работы отца: Московский государственный университет имени Ломоносова, заведующий кафедрой. А про мать сказал: домохозяйка.
– Еще бы, при таком-то папочке, – вздохнула о своем Александра Михайловна и подняла следующего по списку.
В принципе, ничего интересного не происходило: каждый год одно и то же – все знали, кто будет молчать на вопросы об отце, кто будет стесняться работы родителей. Все еще со времен детского сада привыкли к бестактности и наглой бесцеремонности, с которой позволялось лезть в их личные дела взрослым, потому что так надо.
Орлановой стесняться было нечего. Она, уверенно откинув с плеча толстую блестящую косу, отрапортовала про загранкомандировку родителей, про папу – военного атташе и маму – посольского врача.
– Сейчас папа работает в МИДе…
– У меня тоже отец военный, полковник, – отрекомендовалась сидевшая через ряд Ткачук, жадно желающая завладеть вниманием новенькой.
Та спокойно кивнула, приняла к сведению. Как-то само собой получалось, что теперь она будет главной в классе, она будет выбирать себе подруг, а не ждать, как положено новеньким, когда позовут в компанию.
Наконец очередь дошла и до Ткачук, потом до Торопова.
Люда Угорская напряглась, ожидая вызова.
Но Александра Михайловна выкликнула Федорова, Яковенко. И все. Список кончился. Ее так и не подняли. А тут и звонок прозвенел.
– Вы у меня ничего не спросили, – подошла девочка к учительскому столу.
– Ты – Угорская? Мне пока не надо. Ты так сиди, – прозвучал невнятный ответ.
Все уже толпились на выходе, торопясь попасть в сумятицу перемены.
Именно в эту шумную и бестолковую минуту не было, наверное, на всем свете существа, несчастнее Угорской. Подходя к заполненному чужими именами журналу, она еще на что-то надеялась.
Теперь – нет. Теперь – все.
– Мы, кажется, в одном доме живем? – подошла к ней зоркая новенькая. – Мне мама моя сказала.
– Может быть. Я не знаю.
Оказалось, действительно в одном. С ними увязалась Ткачучка, хотя ей было совсем не по пути.
